Ежемесячный журнал путешествий по Уралу, приключений, истории, краеведения и научной фантастики. Издается с 1935 года.

Свой шестимесячный живот Ульяна несла Кузьме так бережно и ревниво, как будто это был уже младенец, пригревшийся и затихший в ее ладонях. Никто на посаде и в городе до сей поры не ведал ее тайны, спрятанной под широким сарафаном. Разве Троица… Да и кому дело?.. Ни на какого из парней, кроме Кузьмы, она сроду не глянула. А бабы… Так ведь на всяк роток пуговицы не нашьешь.
Кузьма должен узнать первый. Теперь-то он заговорит, растворит уста. Растопит Ульяна его тоскливую немоту. А сколько им выпало! Одна Троица только и ведает.
Усадьба купца Сидора Ронжина тучнела на южном краю посада, но Сидор издавна к Троице тяготел и супружницу с дочкой к Троице же приохотил.
Краснопогодный ноне выдался сентябрь. Скоро Воздвиженье животворящего креста, а верхотурцы еще и утренников не знали. Вед­рено начался 1704‑й, и это, радовалась Ульяна, тоже хороший знак. Все случившееся у нее с Кузьмой виделось ей уже и не лихом вовсе, а обетованием.
Ульяна не спешила в Зареку, где жил Кузьма, шла неторопко, словно бы это вторилась вся ее с Кузьмой нелегкая дорога к младенцу и семейному ладу.
Кузьму знала она всегда. Лицо его, обрамленное непослушными прядями русых волос, небесно-голубые глаза, вечно о чем-то по-детски вопрошающие, ждущие, высокий лоб… Свою богоданную голову Кузьма нес по жизни трудно на от рождения немощных вихляющихся ногах. При этом и руки его, словно помогая ноженькам, описывали дуги, ходили ходуном. Но живой погрудной иконой бестревожно плыл над землей его лик.


Ульяна сразу сказала себе и всей округе: он мой. Кузьма противился, сторонился, избегал, но издали, она замечала, искал ее взглядом. А прошло время и стала она для Кузьмы Улей. Легко и просто было с ним Ульяне. Заразительным смехом умела она снять с него угрюмое недоверие, вовремя и словно невзначай подхватить под руку, обнять прилюдно и безгреховно. Необременительно, едва ли не желанно принимала его недуг. На посаде ли, где жила Ульяна, в Троицком ли подворье, в Заречной ли слободке Кузьмы — всюду видели их вдвоем. И однажды счастливая пара предстала пред очи Сидора Ронжина, отца Ульяны. Предстала за благословением. Сидор принял слова дочери за игру, комедь заморскую, только Кузька-хромоножка играл уж больно всерьез и смотрел на него немигаючи. Но это Сидора не насторожило.
— Ба, кого вижу! — подбоченясь, включился он в игру. — Иди-кось, мать, глянь на Тусю и Матусю. Да ухват-то прихвати. Знашь, поди, чем ноне молодых благословляют. А Кузька-то каков артис! Никак кафтан без заплат у соседа занял! А много ли посулил?

Большими глазами смотрела Ульяна на кривляния отца, и глаза ее медленно набухали слезами. А мать, глядя на нее, уже дергала Сидора за рукав:
— Окстись, отец. Аль не видишь?..
Сидор тотчас посерьезнел и сел на табурет.
— Ну, спасибо, дочка, высмотрела женишка. И долго ли искала? Небойсь, весь околоток обошла? А про нас с матерью забыла? Для кого ростили? Для энтого енвалида? Кому дом оставлю, дело торговое? — На Кузьму он больше не смотрел. — Вот тебе, дочь, мое первое и последнее слово: к лавке лицом, по заду дубцом — вот вам и под венцом! Ни в кои веки ни крес­та, ни образа святого не положу!
Если бы видела сейчас Ульяна лицо Кузьмы, да Бог уберег. Вырвал он ладонь из ее руки, повернулся и, вихляясь, дергаясь весь, пошел прочь.
— Вот, смотри, — добивал ее, не вставая, Сидор. — Весело, вприсядку жили бы, погляжу.
И с этой поры зачалась у Кузьмы немота. Людей сторониться стал, и слова, бывало, из него не вытянешь. Потому и фамилия его родная забылась — все Немтинов да Немтинов. Долго-медленно и к себе снова приваживала его Ульяна. От дома отбилась совсем, закусила удила. Все с Кузьмой и все на людях — поводырем. Будто и не было отцова приговора.

И. Е. Репин.
Крестный ход в Курской губернии

Ластилась к Троице Ульяна, то и дело тянула Кузьму под ее обитель. Верила, что вымолит она у Троицы Кузьму, Бог даст вымолит. Не сошелся белый свет на отцовом капризе.
А воеводский двор было нынче не узнать. Обнимался с двух сторон каменной крепостной стеной с башнями по речному краю. Да и с прочих сторон все, по угоде царя Петра, теперь из каленого красного кирпича возносилось. Приказные палаты, амбары житные, караульня с поварней. И воеводский дом посередь усадьбы зачинался. А под Камнем-то! Складские сараи со штабелями кирпича, печи обжиговые тянулись по всему заречному берегу. Горы бутового камня навожены. Одна только Троица соборная и величалась еще сливочным листвяно-сосновым деревом. Но уже рядом с ней, ближе к посаду пускала бутовые корни каменная, буквально срисовывая деревянную. С утра до ночи гоношились вокруг пришлых камнеделов прихожане и посадские, толкуя всяк по-своему каменную невидаль.
Постепенно теплели у Кузьмы ладони. Все охотнее поворачивал он на троицкие купола. Часами стояли они в одиноких молитвах, наедине с Троицей Живоначальной. То и дело порывалась Ульяна преклонить колени пред иереем-настоятелем: не обвенчает ли без родительского лада, да Кузьма одну идти настрого остерег, а сам, замечала, нет-нет да провожал батюшку глазами, приноравливался.
Протоиерей Троицы отец Иоанн был по эту пору и швец, и жнец, и на дуде игрец. Видано ли дело: и службы в живой еще церкви, которую не отдали-таки огню, и в новом храме, что в камне копирует прежнюю Троицу, нужен глаз да глаз. Настоятелю и верхотурцам камень внове и в диковинку, дереву не чета: рукой не согреешь, гвоздя не вобьешь. Но ведь теперь неуемному огню будет Троицу не взять! Паства по случаю каменной стройки от рук отбилась, топтыжит с утра до ночи, креста лишний раз не положит, на москалей и соликамцев глядя. А те пошабашили — и в кабак. И посадские тут как тут, дескать, и мы не лыком шиты. Пошел слушок по пьяной лавочке, будто и скитники-староверцы тоже в артели подались, на подвалы глаз положили, норовят-де под шумок тайный ход от новой Троицы к скитам пустить. А сунься-ко туда! Огреют со спины лопатой — ищи виноватого…
Пусто в церкви в неурочный час. Свечи не колебнутся. Замерла Троица, будто в догадку ей, что скоро раскатают ее прихожане на избы и бани. Только эти двое — Ульяна с Кузьмой — днюют и ночуют. Исхитрились-таки изловить протоиерея в Сергие-Радонежском приделе. Ульяна сразу — в ноги. Любим, говорит, друг друга, а отец не велит. А у нас… а мы… — и в слезы пала.
Слышал отец Иоанн про их докуку. Мало сказать: ждал и боялся встречи. Голуби, ни дать ни взять, божьи дети. С радостью великой возложил бы венец. Но Сидор… Первый среди троицкой паствы прихожанин. Службой и всенощными бдениями хоть раз бы пренебрег. Постится — всякому в пример. А хор церковный — куда ему без Сидорова баса? Никогда Троице Живоначальной в рубле не отказал. А в эку-то пору да его не уважить… Как будет троицеву святителю ему в глаза глянуть?.. Церковь, мол, на слом, так и все Божье изволение туда же?
— Встань, дочь моя, — гладя волосы Ульяны, сказал настоятель. — Какие ваши-то годы? Сегодня построжал отец твой, а завтра, глядишь, и смилостивится. Услышит Бог. — И перевел взгляд на Кузьму. — А у меня, сами видите, какой содом.
Кузьма стоял будто в стороне, но глаз с настоятеля не спускал, держал под прицелом. Умела его душа читать не слыша. Все-то он понял-прочитал. И будто снял
обузу. «Уж не в угоду ли Немтинову иереев отказ?» — вдруг мелькнуло отцу Иоанну, когда выходил из придела.
С той поры вовсе замкнулся Кузьма. Жил внутри себя. И никого туда не впускал, даже Ульяну. А когда оставались одни в укромном уголке заречного сеновала, гладил волосы ее и, чудилось ей, разговаривал руками. Не все понимала Ульяна из тех его слов. Он говорил про большое облако, коему негде присесть-уместиться среди множества маленьких орущих и толкающихся ртов, рук и ног, они заполонили все неоглядное пространство земли. Сверху видишь, будто бы теплеет что-то сияющее богоданное, — рука Кузьмы слепо шла по ее лицу, глазам, щекам, трогала открывшиеся губы, — а коснешься земли… ба! Да это балаган размалеванный и вознесенный, а вокруг — орущие рты, рты, рты…

Часовня Косьмы Юродивого

И зачастил Кузьма в скит. Ульяне не велел. Днями, а то и неделями не показывался на посаде и в Зареке. А если они к Троице шли, так тянуло его в подвалы каменного ее соседа. Бывало, уйдет туда — и сгинет, как в преисподней. А Ульяна дни считает — живот-то как опара под ее руками.
Однажды после долгой отлучки явился ей Кузьма будто и прежний, а другой. Суковатая палка в руках. Весь-то напоказ ходит ходуном и недуг свой миру являет. А лицо улыбкой вдруг исказилось, на гримасу похожей. Ульяна вопрошает: ну что, мол, выходил в скиту? Будто не слышит ее Кузьма.
— Не берет Он меня к себе, Уля. Не можешь, говорит, прах отрясти, за собой, говорит, волочишь. На земле твоя доля, в миру… И снова свое твердит: рты, рты, рты…
И поняла Ульяна: пора открыть Кузьме ее тайну.
…Город, посад и слободы Ямская и Заречная в том сентябре с раннего утра собирались в село Меркушино. За мощами святого Симеона, открывшимися там. Монастырские колокола созывали. И Троица им поддакивала. Ульяна решила — самое время.
Едва нашла она Кузьму в Зареке. И вовсе его не узнала. Палка, как поводырь, впереди него бежит. Лицо — в гримасе. На теле бабий цветастый халат распахнут и кальсоны… Глаза на месте не стоят, все-то он их закатить норовит. И слова, слова из него — будто направо‑налево раздает годами насобиранное. Ульяна схватила Кузьму за руку, добиваясь, чтобы узнал ее. И руку его — к животу, к животу. Слышишь, мол, слышишь, Кузьма, это наше дите с тобой разговаривает. Наше! Твое и мое. Нас много теперь, Кузьма! А рука у Кузьмы, как ледышка, как дерево. И гримаса не покидает лица, и глаза — в закат.
— Буды-буды-буды, — твердит Кузьма и деревянно стучит по ее животу. — Рты, рты, рты.
Не замечая Ульяны, вихляясь и припадая к земле, Кузьма почти бежал на зов Троицы, где зачинался крестный ход. Ульяна едва поспевала, уже не пряча живота, хватая Кузьму за полы халата. Она не хотела, не могла поверить в его преображение. Вот и берег реки, заваленный бунтами кирпича и камня. Между ними петляет дорожка к мосту-переходу. Но Кузьма не видит дорожки, бежит прямиком к воде.
— Куда! — кричит ему Ульяна. — Кузьма, вернись.
Но он уже ступил на воду и — замерла Ульяна, ахнул народ у перил моста, все на миг замерло, стихло и остановилось — Кузьма шел по воде, словно бы и не касаясь ее, и палка его волочилась, не оставляя на воде следа. Река текла невозмутимо под его ногами.
Ульяна не знает, сколько длился этот миг. Но вот Кузьма уже на троицком берегу, и снова мир пришел в движение, вернул голоса и звуки колоколов. Мост закачался-заходил под ногами людей. Скрипели телеги, ржали лошади, толпились люди с иконами и хоругвями на меркушинской дороге. Увидев Кузьму в распахнутом халате и в исподнем, народ запереглядывался, где смешок возник, где охи-ахи. Кузьму звали на телегу, уступая место, а мальчишки то и дело старались наступить на волочащиеся полы его халата. Одному Кузьма показывал язык, другому грозил кулаком, а кого-то обнять норовился…
— Рты, рты, рты, — горохом сыпалось из его уст.
А крестный ход пылил по меркушинскому тракту.
Ульяна, нагнав Кузьму, шла рядом прямая и обреченная. Она пыталась поймать руку Кузьмы, но холодная его ладонь вырывалась от вихляний тела. А в бредущей толпе, нарушая святость и торжество момента, то и дело слышалось:
— Глянь, Немтинов‑то девкой небрежит…
— Да она у него никак брюхатая!..
— Ай да Немтинов, ешкин кот!
— Охолоньте, мужики, божий ведь человек-то, божий…
От жестокости до милосердия, от низости до святости на Руси — только крест положить.

Мужской монастырь Свято-Косьминская пустынь с храмом во имя Святого Блаженного Косьмы Верхотурского

Ульяна родила сына, назвала Кузьмой. В дом Сидора Ронжина не вернулась. Жила вдвоем с сыном. Кузьма юродивый вскоре, так и не узнав Ульяну, покинул этот мир, а мир упокоил его близ Троицы под простым сосновым крестом.
Могилы наши быстро зарастают небылью. Заросла и сровнялась с землей и эта могила. А Ульяне на закате ее дней выпал сон. Явился ей Кузьма молодым иконным ликом и говорит: «Что-то козы, Уля, зачастили пастись на мою могилку…». И поставила Ульяна своей угодой на могиле Кузьмы часовенку — память всем божьим людям, в разное время бытовавшим на Троицком камне — с тех самых пор, как была поколеблена в православии истинная святость.

 

Вернуться в Содержание журнала



Перейти к верхней панели