В Евпатории, в Крыму, почти каждый знает коммунистку Антонину Федоровну Нестерову. У этой невысокой, седой, с умными серыми глазами женщины богатая жизнь. Молодежь с интересом слушает ее рассказы о незабываемых днях комсомольской юности, о героях гражданской и Великой Отечественной войн.
Мы публикуем воспоминания А. Ф. Нестеровой, посвященные легендарной 25-й Чапаевской дивизии.
В конце 1918 года части Красной Армии вели на Урале упорные бои с белогвардейцами. В это время в Белебей приехали из Петрограда рабочие для заготовки продовольствия. Среди них были молодые парни — комсомольцы. Они собрали нас, рассказали о цели и задачах союза рабочей молодежи, и тут же началась запись в комсомольскую ячейку.
А на другой день мы уже помогали своим новым друзьям реквизировать хлеб у кулаков для отправки голодающим рабочим Петрограда и Москвы.
В то время я работала сушильщицей на элеваторе. Работы было много, домой не удавалось заглядывать по нескольку дней.
Весной 1919 года Колчак начал быстро продвигаться в направлении Самары. Весь хлеб вывезти в тыл не удалось. Однажды ночью нас пригласил к себе председатель партийной ячейки. Оглядев собравшихся, сказал:
— Вот что, друзья. Враг уже недалеко от Белебея. Старшим ребятам придется идти на Самару, а те, что помоложе, будут дожидаться нас здесь. Комсомольские билеты надо спрятать, списки сжечь. Хлеб раздавайте рабочим семьям. Что останется, жгите на сушилках, чтобы не достался белым.
На этом же собрании меня назначили председателем подпольной комсомольской ячейки элеватора. Вначале я растерялась— ведь мне было всего шестнадцать лет.
Получила пароль и явку для связи с некоторыми оставшимися большевиками.
7 апреля 1919 года колчаковцы под звон колоколов вошли в город. Начались аресты. Людей брали пачками и отправляли в застенок. На базарной площади качались тела повешенных.
От подпольной организации мы получили первое задание — расклеить листовки. Поначалу все шло хорошо. Но однажды казаки схватили на базаре четырех наших ребят и стали бить их плетьми. Возмущенная толпа смяла конвой и освободила подростков. Мы потом тайно переправили их в деревню.
После этого случая несколько девушек отказались от распространения листовок. Мы боялись, что они нас провалят. Но, к счастью, этого не случилось.
Через некоторое время прошел слух: под Кинелью Чапаев разгромил отборные части колчаковцев и идет на Уфу через Белебей. Теперь на элеваторе день и ночь дежурил вооруженный наряд колчаковцев и торопил с отправкой хлеба в Уфу. По заданию подпольного комитета мы, как могли, портили зерно. Белые вынуждены были ставить солдата чуть ли не у каждого рабочего места. Однажды я стала свидетельницей жуткой сцены. Казак пристал к девушке-сушильщице, а когда получил отпор, столкнул ее в сусек. Через минуту девушка утонула в зерне. Мы объявили забастовку. Тогда белогвардейцы выгнали всех на поляну и, отобрав несколько человек, тут же их расстреляли, а нас разогнали плетьми.
Однако рабочие сумели вывести из строя часть оборудования и порезали ленту, по которой подавалось зерно.
Как-то подпольный комитет передал, что ночью мы должны собраться в Голумиловском лесу. Пришло человек двести. Многие были с охотничьими ружьями. У наших ребят оказались три новенькие винтовки, добытые у пьяных беляков. Нам объявили, что будет выступать посланец Чапаева. На широкий пень поднялся рослый человек в солдатской шинели.
— Товарищи!—сказал он.— У беляков сейчас дела плохи. Чапай гонит их с Волги и отдыху не дает. Нам надо организовать отряд. Лес тянется тут верст на пятьдесят, так что беляков колотить очень удобно!
Предложение чапаевца приняли единодушно.
Отряд увеличивался с каждым днем. Бывшие солдаты старой армии обучали новичков стрельбе. Но оружия было мало.
Пулемет, к примеру, был всего один. Однако фронтовики пошли на хитрость — стали делать трещотки. Как-то ночью подзывает меня боец к такому «пулемету», дает в руки еще горящий факел и говорит: «Крути сильней, чтобы искры сыпались и треску побольше было!» А сам отошел в лесок и смотрит. Действительно, получилось эффектно. Пулемет да и только!
Вечером отряд двинулся к лесному большаку. Нас с «пулеметами» разместили в стороне от дороги. Ночь была тихая. Вскоре послышался скрип колес. Белогвардейский обоз пропустили подальше в лес, а потом началось… Захлебывался единственный пулемет, хлопали винтовки. Мы крутили трещотки без устали. Уже и бой кончился, а мы все трещим. Прискакал связной и велел идти на стан. Пришли мы туда, а там сотни полторы белых в окружении наших бойцов. Чапаевец дает команду — связать им руки и ноги. Караулить пленных поручили старикам да нам, подросткам; остальные ушли на дорогу ждать другие обозы.
Отряд провел несколько таких операций.
Белые, преследуемые частями Красной Армии, отступали. И вот, наконец, появились конники Чапаева. Они поблагодарили отряд за помощь, сказали, что старики могут расходиться по домам.
— А вы, молодые,— сказали нам,— кто хочет воевать у Чапаева — подходи сюда!
Так я стала бойцом 225-го полка 57-й бригады легендарной 25-й Чапаевской дивизии.
В разведке
Перед наступлением на Уфу Чапаеву нужны были точные данные о силах противника, в особенности о коннице.
Вечером нас вызвал начальник разведки Азбукин.
— Слушайте меня, ребята! Завтра пойдете в разведку в Авдонь. Там беляки что-то готовят, нам нужно узнать: много ли у них войск, где стоят пушки, а главное— где находятся казаки. Реку перейдете ночью и разыщете на пчельнике деда Акима. Он вам скажет, как действовать дальше.
Добрались мы до пчельника благополучно. Нас встретил крепкий старик. Про него говорили, что он опытный подпольщик, не раз побывал на каторге. Внимательно оглядев нас, дед Аким сказал:
— Да, дело мудреное. Беляки, кроме торговок, никого к передовой не подпускают. Но завтра большая служба в церкви, и я приготовил вам тут разного товара. Утром смешаетесь с толпой богомольцев. Старайтесь поближе к передовой пробраться и примечайте, что к чему. С вами пойдет еще несколько местных ребят.
Наутро, разделившись попарно, мы бойко торговали почти у самой передовой. Сбор был назначен у церкви к концу обедни.
Все было бы хорошо, если бы не одна история…
В местном подполье работала девушка лет шестнадцати, смелая и находчивая.
На этот раз она должна была, затерявшись в толпе, ждать нас у церкви. Подпольщица обиделась, что ей поручают такое незаметное дело, и молча пошла к двери.
— Ты куда? — спросили ее.
— В церковь собираться. Не пойду же я такой чумичкой на богомолье.
Дома она оделась в братнину одежду и направилась, вместо церкви, следом за нами. По дороге ее остановили солдаты. Двое ребят поспешили на помощь. Они стали убеждать солдат, что девушка переоделась, чтобы к ней не приставали. Солдаты уже готовы были отпустить подпольщицу, но тут появился офицер и приказал задержать всех троих.
Мы увидели своих товарищей на паперти избитых и окровавленных. Белогвардейский офицер хлестал ребят нагайкой и требовал, чтобы они указали других сообщников.
Толпа шумела. По адресу белых раздавались выкрики:
— Что вы, изверги, делаете!
— Не измывайтесь над подростками!
Женщины бросились к попу, прося его заступиться. Но тот стоял, подняв глаза к небу, словно ничего не замечал.
Вскоре, прокладывая путь нагайками, белые увели наших товарищей. Толпа стала медленно расходиться.
У деда Акима мы собирались со всеми предосторожностями. Сидели молчаливые и подавленные. Он уже знал о случившемся и строго сказал:
— Вот что значит недисциплинированность! Себя погубишь и все дело можешь провалить.
Стали готовиться в обратный путь. Дед Аким приказал обуть новые лапти и отдать их в штабе (оказывается, как мы потом узнали, между сдвоенных лык находились секретные сведения).
Линию фронта переходили ночью по одному или по двое.
Я со своим напарником Тихоном нарвалась на патрулей. Тихон был ранен в плечо. Долго пришлось проплутать, два раза переплывали реку Дему, она тут петляла. Но вот начались знакомые места. Скоро рассвет, нужно торопиться. Неожиданно путь преградила протока. Шагнули в воду. У противоположного берега услышали окрик: «Кто там?» Мгновенно замерли, не зная, свой это или чужой. Стало светать. Мы продрогли, но боялись двинуться с места. У Тихона сильно болела рана, и по его лицу текли слезы.
Когда туман рассеялся, мы увидели часового. Он шел прямо на нас. На его шапке алела звезда. Выскочив из воды, с радостным криком бросились к часовому.
— Дяденька, милый, мы свои, чапаевцы мы!
Часовой, оторопев, опустил винтовку и, увидав, как раненый Тихон в изнеможении опустился на землю, уже ласково заговорил:
— Эх, сердешные, а ведь я перед утром слышал плеск, да думал — рыба жирует. Неужто вы так в воде и стояли? Скоро должна смена прийти, а пока разденьтесь и отожмите одежонку.
Когда я вышла из-за кустов, Тихон сидел уже в шинели часового и дрожал: его бил озноб.
В штабе нас, как видно, ждали. Там были Чапаев и Фурманов.
Василий Иванович слушал внимательно, делая пометки на карте. Один из вернувшихся ребят вытащил из шапки лист бумаги и подал Чапаеву. Тот долго рассматривал рисунок, а потом залился веселым смехом. Лист пошел по рукам. Какой-то белогвардеец изобразил Чапаева верхом на коне, только из-под папахи торчали рога, а из-под бурки — длинный хвост. Внизу была надпись: «Ему помогает сам черт».
Чапаев, передавая рисунок Фурманову, смеясь, говорил:
— Ну, раз они меня чертом изображают, я им постараюсь устроить ад под Уфой!
И действительно, несмотря на «психические» атаки, колчаковцы под Уфой были разгромлены наголову и покатились в Сибирь.
Наши сведения и донесение деда Акима сослужили хорошую службу.
Походные костры
Кто из нашей молодежи не знает веселых туристских костров! Но я хочу рассказать о походных кострах гражданской войны.
Сходились к ним полуголодные бойцы по вечерам или днем в перерывы между боями.
У каждого костра был свой заводила— шутник и балагур. И если он почему- либо отсутствовал, то бойцы расходились или подсаживались к другим кострам.
И у нашего костра был свой заводила. Звали его Ваня Баламут. Не знаю, фамилия ли была у Вани такая или прозвище, только это слово очень к нему шло. Небольшого роста, коренастый, немного кривоногий, Ваня, казалось, не знал устали. Во время рассказа его курносое веснушчатое лицо принимало такое комическое выражение, что никто не мог удержаться от смеха.
В Чапаевской дивизии Ваня был с начала ее формирования, слыл лихим разведчиком, и Василий Иванович его хорошо знал.
У костров разговор обычно завязывался не сразу, особенно после боя. Глядя на яркое пламя, бойцы вспоминали о тех, кто сегодня погиб.
Но вот появлялся Ваня в окружении плясунов и музыкантов, и хмурое настроение как ветром сдувало. Начинались песни и пляски. Пожалуй, ни один костер не обходился без так называемого «акафиста», в котором едко высмеивались белогвардейские генералы, буржуи, попы. На церковный лад затягивал бас, и все дружно подхватывали.
Большой популярностью пользовались частушки. Надо было видеть, с каким азартом бойцы пели:
Рано пташечка запела, птаха царская,
Как бы кошечка не съела пролетарская.
Я знала немало стихов Некрасова. Бойцы очень любили их слушать.
После песен и стихов начинались рассказы. Нередко старые чапаевцы рассказывали нам, молодежи, о героизме, таланте и находчивости Василия Ивановича.
Как-то зашел разговор о том, что Чапаев строго наказал любимого командира за неточное выполнение его приказа.
— Точно, — подтвердил Ваня.— Со мной был такой случай. Во время боя под Бугурусланом пулеметный огонь с мельницы прижал нашу пехоту к земле. Тогда Чапаев приказал мне взять человек двадцать и уничтожить засевшего противника. Мы обошли мельницу овражком и разгромили беляков. Те отступили на хутор, но мы и оттуда их вышибли, захватили две пушки и несколько пулеметов. А главное— заняли замечательный плацдарм!
Через некоторое время беляки заметили, что нас мало, и поперли стеной.
Говорили, Чапаев на меня страшно рассердился, но подкрепление все-таки дал.
После боя мы с песнями подъезжаем к штабу. Слышим, кричат: «Молодцы, герои!» А Чапаев стоит с плеточкой в руке и по сапогам похлестывает. Я, конечно, сразу смекнул, что дело неладно: как бы, думаю, не огрел он меня по спине ненароком. Потом Василий Иванович к себе подозвал. Я соскочил с коня, подошел к нему военным шагом, вытянулся, стал докладывать. А он перебивает:
— Какой тебе был приказ даден?
— Взять мельницу,— отвечаю.
— А ты, сукин сын, что сделал?
— Взял хутор.
Чапай как замахнется плетью на меня, но не ударил. А я ведь тоже не из трусливых, смотрю ему прямо в глаза и говорю:
— Василий Иванович, а если б от тебя беляки драпали, ты что, от них или за ними бы побежал?
Вижу, у него усы зашевелились, смеяться, знать, хочет, но сдержался. Повернулся к начальнику штаба, приказал:
— Трое суток гауптвахты за нарушение моего приказа!
Так я впервые и отсидел трое суток. Вначале ох как обидно было! Все считали, что мы геройский поступок совершили, а тут — гауптвахта. И только потом понял: надо было взять мельницу и доложить Чапаю, что иду на хутор, чтобы он знал и вовремя подмогу дал. Хорошо, что он сам все видел, а то беляки переколотили бы нас. Нет, Чапаев никому не даст спуску за нарушение своего приказа,— закончил Ваня.
Нередко у костров появлялся и сам Чапаев. Вспоминается такой случай.
Дивизия готовилась к боям за Уфу, и каждому бойцу дел хватало. Разведчики чаще, чем обычно, ходили в расположение белых; наша санитарная служба готовилась принимать раненых. Костры жгли редко и рано их гасили, расходясь на отдых. Надо было беречь силы перед боями. Все были уверены, что Уфа скоро станет нашей. Мы стояли за деревней Демой, на берегу реки. Отцветала запоздалая черемуха, но зато буйно цвела сирень, без умолку щебетали птицы. Прибежал запыхавшийся Тихон.
— Девчата, ну что вы тут сидите! Говорят, Чапаев приехал. Айда к костру!
С Василием Ивановичем были Фурманов с женой, комбриг Потапов. Бойцы обступили их плотным кольцом. Василий Иванович, заглянув в висевшее над костром ведро с картошкой, весело бросил:
— Пожалуй, тут и поужинаем!
— Милости просим! — заулыбались I бойцы.
Чапаев присел у костра и мечтательно заговорил:
— Вот возьмем Уфу, расколошматим беляков, а там и вообще покончим с войной… Вот жизнь-то будет — умирать не надо! Разойдемся все по домам, молодежь учиться пойдет. Будут у нас свои генералы, инженеры, учителя…
— Мы с Голубевым в летчики пойдем,— сказал Ваня.
— А я — доктором,— отозвался санитар Костя Жеребцов.
— Ну, а вы, — девчата? — спросила Фурманова.
Мы в один голос заявили, что будем «учительшами».
Она засмеялась.
— Не «учительшами», а учительницами. Что ж, это хорошо, учителей понадобится много.
Прошли годы. Через тринадцать лет на улице в Москве меня встретил военный. «Сеня Голубев!» — узнала я его. А он, видно забыв мое имя, сказал: «Здравствуй, учительша!»
Наша беседа затянулась.
— Ну, кем ты все-таки стала? — спросил Голубев.
— «Учительшей». И не только «учительшей», но даже директором школы,— ответила я.
Народная помощь
В боях под Бугурусланом, Белебеем и Бугульмой Чапаевская дивизия разгромила отборные белогвардейские части, но и сама понесла значительные потери. Особенно много было раненых. Медицинского персонала у нас не хватало, а о медикаментах и говорить нечего. Помню, в Усень-Ивановском нас, девушек, послали для помощи в госпиталь. Раненые лежали в помещении бывшего склада прямо на полу. Повязки у них давно не менялись, и раны не заживали. Я попала в хирургическое отделение. На столе лежал тяжелораненый боец. Он был привязан. Сестра разрезала залубеневшую штанину, и я увидела страшную развороченную рану. Врач тут же приказал:
— Готовьте инструменты. Надо ампутировать.
— Без наркоза? — робко спросила сестра.
— Да-да. Вы же знаете, что наркоза нет, а медлить нельзя,
При первом прикосновении ножа раненый дернулся и дико закричал.
— Затвор, затвор! —бросил врач бойцу, державшему раненого за голову.
Оказывается, чтобы оперируемые не прикусывали язык от боли, им совали в рот рукоятку затвора.
Едва кончилась операция, я выбежала на улицу. Тут выяснилось, что в госпитале совсем нет бинтов.
— Девушки, из вас много местных, проберитесь овражками в ближайшие деревни, попросите у женщин холста для перевязок и что-нибудь для подстилки.
Под жужжащими пулями мы отправились в деревню. Одну из девушек ранило. Мы сдали ее санитару и пошли дальше. Вот и деревня. Она казалась вымершей. Люди укрылись в погребах. У одной из девчат здесь жила родная тетка. Узнав, в чем дело, она быстро оповестила соседок. Вскоре улицы ожили. Женщины несли холст, подушки, дерюги, продукты. Всего оказалось так много, что несколько женщин вызвались нам помогать нести. Какая-то бабка прихватила с собой лечебные травы. А тем временем мальчишки-подростки отправились в другие деревни собирать, что можно, для госпиталя.
Как-то ночью, когда раненые, накормленные, лежали в чистых постелях, в госпитале появился Чапаев в сопровождении Фурманова и комбрига Кутякова. Василий Иванович, довольный увиденным, медленно шел по рядам. Бойцы, пересиливая боль, улыбались начдиву, спрашивали, как прошел бой. Чапаев бодро отвечал: «Не беспокойтесь, всыпали мы белякам так, что до Уфы будут зализываться!»
Простившись с бойцами и пожелав им скорее поправиться, Чапаев вышел на улицу. Здесь у горящих костров его ждали собравшиеся крестьяне. Василий Иванович подходил к каждому, благодарил и жал руку. Мы стояли в сторонке. Чапаев подошел и к нам.
— А где тут отчаянные продснабовцы? Может, мы вас интендантами сделаем?
Мы сбились в кучу и молчали, услышав незнакомое слово «интендант». Василий Иванович пожал нам руки, спросил у каждой фамилию. Потом сказал:
— Молодцы, что обратились к народу. В хорошем деле народ не откажет.
Эти слова легендарного начдива были для нас лучшей похвалой.
