За Камой напротив Перми — лес, лес до самого горизонта. А поднимешься на гору — дымки над лесом, новостройки… Лес подступает к Каме, и тут прячутся домики Верхней и Средней Курьи.
Сойдешь за Камой с речного трамвайчика и сразу же попадаешь в колючие объятия соснового леса. Домики поставлены так, будто их нарочно втискивали между деревьев — сосны растут прямо на улицах.
В Верхнюю Курью я иногда уезжаю работать на все лето. Сниму какую ни на есть комнатенку и живу себе, довольный тем, что и город близко и природа рядом. В альбоме ежедневно появляются новые зарисовки — и для большой, заранее задуманной работы, и так, почеркушки разные, словно страницы дневника. Сейчас я смотрю на них, и за ними встают для меня картинки курьинского календаря.
Май.
Открытое окошко маленького домика, где я поселился, день и ночь смотрит в палисадник. В одном углу палисадника растет береза, в другом — рябина, а на грядке цветы — вот тебе и дача. Солнышко просвечивает сквозь тюлевые шторы и целыми днями вяжет золотые кружева на полу.
По радио предлагают послушать голоса птиц, записанные необычными охотниками. Я слушаю пеночку-теньковку, горлицу, поет еще какая-то птица, а сам наблюдаю в открытое окно за воробьем. Он раскачивается на проводе и наслаждается своей немудреной песнью. И мне она как-то ближе, понятнее, чем голоса птиц, записанные на пленку.
Буйно и необузданно цветет черемуха, а некоторые листочки еще только проклевываются.
Сегодня у нас на столе жареные грибы. Не из прошлогоднего запаса — свежие. Правда, грибы называются не аппетитно — сморчками и строчками, зато они самые первые.
Сморчки и строчки появляются на проталинах. Они не в шляпках, а в мятых темно-коричневых панамках, немодно накинутых на хрупкие пустотелые ножки. Пахнут первыши, как некоторым кажется, поганками, но я люблю их запах, о котором соскучился за долгую зиму.
Сегодня кто-то оставил подснежники на скамейке у калитки. Они на солнце увяли: фиолетовые чашечки сморщились, бархатные стебельки обмякли. Я зачерпнул ключевой воды, подрезал ссохшиеся концы стеблей и кое-как поставил цветы в стакан. Они безжизненно свесились и едва ли ожили бы, коль не ключевая вода. Подснежники незаметно выпрямились, расправили чашечки. Цветы стояли долго. А когда лепестки опали, вместо фиолетовых чашечек остались золотые донышки-тычинки.
Июнь.
Листва на березах еще молодая, но уже трепетная. До сих пор только шумели сосны. Шум их монотонный, а березовые листья веселые. Особенно дружно хлопают жесткими листьями, как ладонями, тополя.
Цветут рябины. Цветы их — будто наливные шанежки разложены по зеленым полочкам-веткам. Их много, на каждой ветке по нескольку «шанежек», и все они повернуты к солнышку. А каждая рябиновая ягода в конце лета словно будет пришита черной ниткой крест-накрест, как пуговка. И шиты они крепко — порой висят чуть ли не всю зиму.
Сегодня, наконец-то, вечер ясный и светлый. Давно пора погоде выяснить отношения с летом да разведриться. Последний луч загорелся на новом домишке, и он засветился, как золотой слиток, будто стал еще новее.
Ночи теперь светлые. Заря вечерняя почти смежается с утренней, между ними будто простенок, как вот между окнами, — это те два часа, когда бывает темно. Ночью стены потрескивают. Солнышко днем скользит с бревна на бревно, прогревает и сушит их, а ночью они позванивают. И мне кажется, что я подслушиваю рождение глубоких трещин в старых бревнах.
…С утра пораньше полетел с корзинкой в лес. Появились маслята и белые грибы.
Ходил, ходил — нет ничего. Встретилась дряхлая бабка, едва плетется.
— Хорошо набрал, сынок? — прошамкала она, когда я уж было пробежал мимо.
— Нет, только несколько маслеников.
— А я — вот, — бабка раскрыла сумку.
Мать честная! — лежат белые, один другого краше.
— Места, сынок, знать надо, а так, пожалуй, бегай, лес-то велик.
Насколько прилежны эти старушки, подумал я, и вспомнил, как низко кланялись они земле, высаживая недавно рассаду. Старушки не наклонялись над грядками, а словно складывались вдвое — отвешивая земные поклоны.
…Между проводами натянута паутина, ее почти незаметно на светлом небе, только хорошо видно черную точку — паука. Ниже проводов, за огородами, лес, и, кажется, прямо за этот лес опускается багровое солнце, а над солнцем туча. Я смотрю на неподвижную точку между проводами и беспокоюсь за паука: если начнется дождик, куда он?
Ночью-таки прошел дождь. А утром паук снова на месте. Он сидит, как диспетчер, в середине; паутинки все тянутся к нему. Залетела мошка, дрогнула паутинка, «диспетчер» побежал и торопливо стал обматывать добычу, будто привязывать покрепче веревками.
Лето у нас короткое, дни уже пошли на убыль. Скворцы вывели потомство и подались на новые квартиры. Грачи пасутся в полях и изредка пролетают над Камой с криком, похожим на скрип: кры-а, кры-кр… Наши серые дворняги-воробьи заботятся о втором потомстве и занимают квартиры после скворцов.
…Мама показала на календарь: 30 июня.
— Забыл? — спросила она.
— Нет. Разве такое забудешь.
В этот день погиб отец. Он был простой, скромный человек и добрый. А когда понадобилось, стал солдатом.
Я помню, как он, неграмотный, мужиковатый, любил полевые цветы. Это для меня, мальчишки, было немножко странно. Сегодня я тоже нарвал цветов и долго сидел на лугу между рядков сена. Двадцать с лишним лет прошло, а я вижу его, будто живого, вот на такой же кошенине, усталого, с хрупким небесно-синим васильком в руках.
Август.
Дни ненастные, серые. Только в огородах стоят яркие, крикливые своей нарядностью рыжие подсолнухи. Они, словно привстав на цыпочки, озорно глядят через изгороди.
Лук в огородах перерос и свалился. Огуречная ботва сплела мозаику из желтых и зеленых листьев. Раздвинешь их, найдешь еще один-другой спрятавшийся огурчик или бородавчатые пупырышки. Огурцы уже не вырастут больше. А более спелые подсолнухи склонились к земле и один за другим теряют «головы» — пошли, значит, на семечки.
Ночью тревожно гудели пароходы. Утром все потонуло в тумане, — словно небо опустилось на землю, усыпая ее маленькими капельками.
…На тропинке я нашел стрекозу. Она лежала, как поверженная, на спине, сложив цепкие лапки на груди. Стрекозу тоже усыпало капельками, как будто она была прибита к земле серебряными гвоздиками. Я принес ее домой, и мы стали рассматривать. Тетя удивилась, что у стрекозы глазищи во всю голову. Она достала очки, рассмотрела поближе и серьезно сказала:
— Кажется, и уши есть?
Сентябрь, октябрь.
Первыми из первых оголились липы. Весной они позднее других одеваются в зеленые наряды, а к зиме раньше всех сбрасывают их: листья облетят, и деревья как спрячутся куда-то. Черемухи тоже осыпаются, на ветках будто случайно положены художником красные и желтые мазки — мало осталось листочков.
Картофельная ботва в огороде как ошпарена, и вьюны, едва успели добраться за лето до крыши, тоже «сварились» — выпадал первый иней.
Солнышко летом закатывалось правее дома, затем напротив, а теперь намного левее дома. Можно сказать, что день убыл на целый дом с пристройкой.
Курью веселят молодые петушки и часто срывают неокрепшие голоса на высоких нотах. В палисадниках названивают синицы, осторожные вороны кочуют по вершинам сосен.
…Полная луна встает из-за Камы, поднимается над городом, и, кажется, светит только для нас. В городе луну почти не замечают, там ее загораживают высокие дома, забивают огни.
Вначале луна большая и багровая. Она, словно огромная красная сова, прячется в соснах, а затем, наколовшись раз-другой о колючие ветки, поднимается выше. Вечер теплый.
…Погода установилась ясная. Днем на лавочке беседовали старушки: «В субботу был Иванов день, в воскресенье — Александра Невского, а сегодня Семенов: бабье лето»…
Бабье лето! Оно всегда совпадает с хорошей погодой, как бы лето возвращается. Солнышко, правда, уже неяркое, но очень ласковое. Небо обычно в тоненьких паутинках, их ткут пауки и улетают неизвестно куда. И мой паук, что сидел между проводов, видимо, тоже улетел.
…После дождичков в бору зазеленел мох, на бархатной скатерти повсюду чернеют упавшие с ветвей еловые шишки.
Осины еще держат по пучку листьев на вершинках и, качаясь, разметают серые облака. Дольше всех остаются нарядными березы, порой даже по первому снегу они бредут в золотых платьях. А тополя, те в первый же настоящий заморозок враз уронили листья.
Крыши по утрам белые, а земля еще сохраняет тепло и не куржавеет. Кое-где в огородах желтеют запоздалые подсолнушки да капустные грядки.
По стылой тропе я отправился в лес за грибами. Есть такие грибы-зеленушки, они растут в бору на песке. Те, что вылезли из песка, этой ночью превратились в ледышки, а в земле хорошо сохранились. Я собрал и стылые, и которые еще не успели вылезти из песка. Дома из зеленушек сготовили последнюю, можно сказать, зимнюю жареху.
