Панька лег на скамью, шубенкой старенькой укрылся. Овчина кислой шерстью попахивала и сладким дымком: отец в шубенке этой на рыбалку прежде хаживал, костры на льду разводил,— оттого и дымком посейчас веет.
Над Панькиной головой, в образах, лампадка неярко горела: в волость с утра уехал отец, надеялся засветло обернуться, но уже и сумерки наползают, густея, а все нет его. Анисья, Панькина мать, и велела лампадку засветить перед спасителем: дороги ныне отчаянные, во множестве по ним всякий разбойный люд снует, так что — оборони, господи, от напастей.
Сама Анисья на печи лежала — невозможно ей оттуда спуститься, невмоготу на ноги стать. Неделя тому прошла — полоскала белье на речке да и оскользнулась с мостков, и ухнула в прорубь. Вода — льда холодней, и ветер с наволоком — лютый, северный. Ей бы в избу что мочи бежать, а она бельишко собирать начала… Заложило у Анисьи грудь — так и лежит с тех пор на печи, сама себе в тягость, и кашель сердитый бьет ее беспрерывно,
