Сентябрь на Черноморье красочен и великолепен. Щедроты юга — и в ласке жаркого солнца, точно не желающего признавать, что впереди зима, и в неге вздыхающего украдкой моря, и в яркой пестроте, в ароматах, в многолюдье фруктового базара. Направляясь на пляж, мы обязательно заглядывали туда.
Спелые персики так и манят румянцем своих пушистых щек; раскусишь — и словно мед источает их нежная мякоть; будто изморозь покрыла гроздья иссиня-черного винограда с терпким запахом и вкусом и благозвучным названием ≪Изабелла≫; аккуратными пирамидками разложены яблоки всех сортов, гранаты, груши… Говор покупателей, зазывные выкрики продавцов… Тут же пьют мацони — кислое молоко, тут же пробуют из бочек хванчкару — отличное грузинское вино, не уступающее знаменитым разливам Массандры, за которым знатоки специально ездят в Батуми, тут же щелкают орехи… Все это своеобразно — свое, южное!
Вот там, на базаре, мы и встретили Мишку, сеттера-полукровку с мягкими обвислыми ушами и добрым, грустным взглядом умных карих глаз. Он шатался среди торговых рядов в поисках пищи. Добрые торговцы мясом подкидывали ему и вырубленную косточку, и мясную крошку.
Мишка не имел хозяина и жил подаянием да тем, что удавалось промыслить самому. Удивительно, что его не забирали ловцы бродячих собак. То ли он пользовался снисходительным покровительством, то ли за долгий срок своей безнадзорной, бездомной жизни научился избегать опасности.
Мы с Александром Павловичем Мазориным как-то приласкали Мишку, угостили лакомым кусочком. И с того дня, встретив на базаре, он каждое утро провожал нас до пляжа.
О прошлом собаки рассказал потертый ошейник, сохранившийся на шее. Когда кто-то из нас обнаружил на нем ржавую жестяную бляшку, на которой можно было разобрать: МРС — и номер: 53892.
МРС — минно-розыскная служба. Мишка был минером, ветераном войны.
Многие собаки, прошедшие со своими вожатыми боевой путь по многим фронтам, демобилизовались и вернулись после окончания войны в глубокий тыл. Однако дальнейшая судьба этих собак сложилась по-разному.
Вероятно, Мишка относился к числу неудачников. Он напоминал мне собак, которых я наблюдал в южных и западных районах страны вскоре после освобождения от неприятельских войск. Часто, подъезжая по железной дороге к какому-нибудь городку, я знал, что непременно встречусь с животными и не ошибался. К приходу очередного пассажирского поезда собаки — крупные кавказские, южно-русские овчарки — выстраивались вдоль перрона и умоляющими, голодными глазами смотрели на окна вагонов. Пассажиры бросали куски хлеба, проводники выносили остатки еды. Четвероногие нищие были живым свидетельством бедствий войны. Таким живым напоминанием о войне был и наш сеттер — Мишка.
Пес всегда провожал нас до ворот пляжа и получал вознаграждение. Мы благополучно спускались по лестнице вниз, а он, опустив голову, точно в глубокой задумчивости, долго стоял и смотрел нам вслед. На пляж Мишка не заходил: запрещалось, и он знал это.
Появление Мишки вызывало каждый раз прилив воспоминаний у Александра Павловича.
Минувшая фронтовая жизнь вставала перед глазами. Разве может забыться то время, когда Александр Павлович тоже был минером, точнее, командиром специального подразделения МРС! Именно в эти часы, лежа под палящими лучами полуденного крымского солнца, с газетой на темени, чтоб не напекло голову, я и услышал впервые о том, как овчарка Нерка нашла мину в землянке командующего Армией Западного фронта, как был разминирован в срочном порядке с помощью собак аэродром под Воронежем, как смущенно оправдывались и краснели саперы, когда собаки проверяли их и обязательно находили что-нибудь упущенное ими…
— А что было на Карельском перешейке, когда финны сдавали нам свои укрепления и минные поля! — с увлечением вспоминал Александр Павлович.— Они предъявили свои схемы расположения минных полей, а мы — свои, и наши как будто были точной копией… Они сколько своих людей потеряли, разминируя то, что закладывали сами. А мы с собаками, без единой жертвы, прощупали все в несколько раз быстрее… Вот вам и Шарики да Бобики! Рекордсмен Дик, родом из Ленинграда, отыскал двенадцать тысяч мин. А сколько их на счету у Мишки?
— Будет шторм,— сказал наш сосед, тучный бритоголовый мужчина с облупленной спиной и наклейкой из бумаги на носу. Он поглядывал на белые завитки барашков, появившихся на гребнях волн. Зеркальной гладкости воды уже как не бывало; море с каждой минутой становилось шумнее, все дальше и дальше оплескивая побережье. Оно накатывало, с шипением и бульканием, как бы угасая, убегало назад и снова устремлялось вперед, на штурм суши…
На берегу валялось множество медуз. Красивые и почти прозрачные в воде, на суше они выглядели совсем иными— синели и превращались в бесформенные комки слизи.
Медузы, говорят, тоже выплывают к шторму.
— Ну, что ж, шторм так шторм,— философски отозвался Александр Павлович.— Быть у моря и не видеть шторма…
Шторм бушевал всю ночь. Перед сном мы с Александром Павловичем Мазориным прошлись по набережной. В море не виднелось ни одного огонька. Воздух был насыщен йодом. Лицо, руки одежда моментально стали влажными, на губах появился привкус соли.
Следующий день выдался сырым, туманным, и мы не пошли на пляж. Бездельничали дома: я — на постели, с книжкой в руках, Александр Павлович писал письма, потом тоже взялся за чтение.
Новое утро не принесло изменения. В это время года у Крымского побережья еще не бывает затяжных штормов, длительного ненастья, но все же могут выдаться два-три тусклых дня.
Мы подождали часов до двенадцати, а потом не удержались и надумали покинуть свою берлогу.
Куда? Ну куда же еще, как не к морю! Ноги сами несут к нему. Пляж был пустынен, хотя море уже начинало успокаиваться.
Мы решили спуститься к воде. Ворота были приоткрыты, дежурная — так как купанье еще не возобновилось — отсутствовала. Вместо нее нас ожидал у входа Мишка! Не встретившись с нами в обычный час на базаре, он отправился искать нас.
— Что соскучился? — ласково потрепал его Александр Павлович.— Ах ты, рыжий!..
Он обернулся ко мне:
— Возьмем его с собой? Сегодня никого нет, можно…
И Мишка как будто понимал, что раз пляж пуст, можно последовать за нами. Он явно был счастлив возле нас: никто не гонит, не обижает.
Я — плохой пловец. Но Александр Павлович не удержался от искушения и, благо надзор отсутствовал, решил окунуться разок. Пока он купался, я сидел около его одежды, а Мишка бродил по отмели, разнюхивал в песке крохотных’ моллюсков и рачков. Привычка к отыскиванию пищи говорила в нем, по-видимому, даже здесь.
— Александр Павлович!.. Товарищ гвардии майор!.. — донеслось вдруг сверху, когда Мазорин заканчивал одеваться.
Протягивая руки, к нам спешил какой- то незнакомый мне мужчина средних лет.
— Александр Павлович?!
— Жарков?!
Они крепко, по-мужски, обнялись и расцеловались.
— Однополчанин,— представил мне незнакомца Александр Павлович.— Вместе воевали…
— Жарков, Семен Петрович,— отрекомендовался тот, козыряя по-военному. — Находился под командой товарища гвардии майора…
— Подполковника,— поправил Александр Павлович.— Времени-то сколько прошло? Можно прибавить звездочку…
— …Виноват, подполковника! По гражданской одежде не видно, сам не догадался!
— Как здесь оказался?
— Как и вы, приехал отдыхать!
— Бывший вожатый, старшина взвода, — пояснил мне Александр Павлович.
— Сколько мы с Александром Павловичем солдатских щей из одного котла выхлебали!..
— А сколько обучили собак! Нашли мин?! Не сосчитать!
— Точно: что верно, то верно… А это — ваша?— показал Жарков на Мишку, который, словно заинтересовавшись этим обменом дружеских восклицаний, подошел и прислушивался к разговору, предварительно обнюхав бывшего старшину.
— Да вот, приблудился к нам.. Хозяина нет…
— Видать— смирен?
Жесткой рукой Жарков провел по голове собаки, затем похлопал по боку. Пес несмело вильнул хвостом.
Мы пошли к выходу с пляжа, продолжая говорить про Мишку.
— Взять себе не могу: два кобеля — будут драться, — говорил Александр Павлович, как бы оправдываясь перед сеттером.
Он уже не первый раз заговаривал о том, чтобы как-то пристроить Мишку. Жалко: заслуженный пес — а не при месте! Взял бы сам, но после Альфа, своей предыдущей собаки, привезенной с фронта и околевшей от старости и несварения желудка, Мазорин уже успел приобрести нового пса — Фая… Два самца действительно станут грызться; у меня дома тоже была овчарка и тоже мужского пола.
— А где он?— хватился Александр Павлович.
За разговором мы не заметили, как Мишка отстал.
— Да вон…
— Что он там застрял?
— Видали — расселся?!
Мишка и в самом деле этак основательно, как отдыхающий курортник, в полном одиночестве сидел недалеко от места, где только что были мы.
— Должно быть, не налюбовался морем! — пошутил я.
— Мишка! Мишка!
Мишка оглянулся виновато-просительно, как бы говоря: ≪Не могу я…≫, подергал хвостом, но продолжал сидеть, как пень.— Пошли, догонит…
Мы поднялись по ступеням и снова оглянулись на Мишку.
— Сидит! Что он там — присох?
— Слушайте, это неспроста! — вдруг сказал Александр Павлович. Он стал серьезен, брови хмурились.— Пошли назад…
Мы вернулись к лестнице.
— А он все сидит… — пробормотал Александр Павлович, не отрывая взгляда от собаки.— Что бы это значило?
Внезапно выражение лица его изменилось.
— Понял! Мина! Ах ты, мой дорогой!.. Он же бывший минер, эмэрэс! И как я сразу не сообразил?! Мина!
Да полно, не ошибается ли Александр Павлович? Откуда здесь мине? Война окончилась уже столько лет назад…
Войны нет давно, это верно; но сколько еще после ее окончания пришлось потрудиться минерам, отыскивая распиханные там и сям вражеские взрывающиеся ловушки. Ведь Крым был оккупирован немцами. Отступая, они минировали все. Только стремительное наступление наших войск спасло от разрушения и гибели великолепные дворцы-здравницы южного побережья. Потом наши саперы прощупали каждый метр земли, они очищали от мин побережья, парки и пляжи, но вероятность какого-то недогляда, пусть самого ничтожного, остается…
— Мишка! Дорогой! Неужели…
Пес ответил легким повизгиванием.
Мы были уже около него.
— Что будем делать?— спросил Александр Павлович.
— Надо поставить в известность администрацию парка и пляжа,— сказал я.
— Подождите, Александр Павлович,— потирая лоб, проговорил Жарков.— Я, думаю, еще не дисквалифицировался. Сколько я их добыл за четыре года…— И он стал засучивать рукава рубашки.
Александр Павлович не возражал.
— Отойдите на всякий случай,— предупредил Жарков.
Мы закрыли ворота пляжа. Я был поставлен там на караул. Александр Павлович стал помогать бывшему старшине.
Жарков распластался на пляже и перочинным ножом стал осторожно подрывать песок около ног Мишки. Секунды текли, как годы. Казалось, это ожидание не кончится никогда…
И вот на песок легла круглая, как коробка из-под киноленты, обросшая ржавчиной мина. Жарков разрядил ее.
— Одна? А может, есть еще?
— Надо проверить…
— Мишка! Мины! Ищи!
И Мишка, ведя за собой старшину, проделал на пляже поиск по всем правилам минно-розыскного искусства.
Мина была одна. Очевидно, какой-нибудь фриц, убегая, ткнул ее в берег. Потом мину замыло песком, вот она и лежала столько лет, не срабатывая от тяжести одного человека. А может быть она не взрывалась потому, что была глубоко. Минувший шторм почти обнажил ее, но не настолько, чтобы ее могли заметить сразу. И, стало быть, кто-то был обязан Мишке жизнью.
— Я ведь тоже собирался здесь искупаться,— проговорил Жарков, когда все было кончено.
Он каким-то новым взглядом окинул Мишку, который, заглядывая нам в глаза, жался у наших ног, притянул его к себе, громко чмокнул в голову и заявил:
— Беру!
