— Что такое кино? — категорически вопрошает собравшихся молодежный колхозный киномеханик Федор Егорычев.
Он хмурит лоб и делает при этом серьезное лицо. Федор худ и вихраст. Степное солнце издубило кожу, сделало белесыми ресницы и брови, отчего лицо Егорычева напоминает негатив.
— Так что такое кино?
— Известно,— раздается из толпы чей-то голос.— Развлечение…
— Нет, товарищи,— почему-то понижает голос Федор.— Типичная недооценка, если кто и думает так. Кино — это вот!
Он широко разводит руки, видимо изображая всеобъятность киноискусства.
— …Кино — это мощный и наиболее действенный метод воспитания и формирования… этой… личности. Кино, как сказал товарищ Ленин, из всех искусств самое важное и самое большое!..
Одни молчат, сраженные его эрудицией. Другие лузгают семечки и терпеливо ждут. Третьи — улыбаются. Но улыбаются как-то тепло, по-особому мягко. Улыбаются, потому что Федор все это уже говорил перед началом прошлого и позапрошлого сеансов. И вообще, приезжая на стан, он начинает показ кинофильма этим непременным вступлением.
Но люди молчат. И слушают. И улыбаются. Потому, что Федор им всем симпатичен, потому что они не мыслят жизнь на полевом стане без среды и субботы, когда на пыльной степной дороге появляется знакомый старенький велосипед.
— Сегодня я покажу новую кинокартину «Всего дороже»…
— Так, глядели уже.
— Ты, Клавдия, за всех не говори.
— Глядели же, в городе… ,
— В городе,— в тон ей недовольно повторяет Егорычев.— А кто тебе велел? Ты в городе в театр ходи, в музей. А кино я тебе здесь показывать буду.
Он помолчал, собираясь с мыслями, и снова повернулся в сторону Клавдии:
— Небось, с Шутовым Генкой в кино ходила?
— С ним…
— Тогда — смотри снова.
Дружный хохот покрывает перепалку.
Федор откашлялся.
— Кинокартина «Всего дороже» расскажет вам о честности в больших и малых делах. Семен Котышев…
— Чего? — поднялся могучий детина.
— Это не про тебя. Просто совпадение. Это в кино свой Котышев, колхозный шофер. Так, вот, этот Семен Котышев любит водку…
— Ох-хо-хо! — покатывается толпа. Действительно, совпадение!
— Так вот, товарищи, он пропил общественное сено. Инспектор Гаи задержал его и спрашивает — твое это сено? Тогда Котышев решил идти за помощью к своему зятю, председателю колхоза. Дай, говорит, справку… В общем, вот и посмотрите, как человек однажды отошел от правды в малом, а попал в беду…
Егорычев пустил на экран луч. Люди притихли. Стало слышно, как застрекотал аппарат. После сеанса бригадир Полозков подошел к Егорычеву.
— Значит, говоришь, совпадение.— Он хитро улыбнулся и пожевал свой пышный ус.— Может, и про нашего Петра Фоминых что-либо подберешь?
Федор заморгал.
— Если что подберешь — вези. Сегодня у нас заночуешь или в село?
Перематывая ленту, Федор покачал головой.
— Нет, дядя Игнат. Мне еще в седьмую бригаду надо.
— В седьмую? — изумленно протянул Полозков.— Это же километров пятнадцать будет…
— Напрямик, через Сухую балку — меньше. Я ведь степью езжу.
— И технику, что ль, с собой? — указал бригадир на аппарат.
— Нет, только картину. Аппаратура в седьмой теперь своя.
Он уложил коробки с фильмом в мешки, связал их и перекинул через велосипедную раму.
— Ну, пока, дядя Игнат.— Федор оседлал велосипед и, улыбнувшись, добавил: — Может, и про Фоминых что-либо подберу.
Раскачиваясь в седле, он обогнул вагончик полевого стана и запылил по степной дороге. А бригадир Полозков долго смотрел ему вслед, пока худощавую фигуру Федора не скрыли густые августовские сумерки.
Свернув с большака, Егорычев поехал прямиком в сторону Сухой балки. Он ожесточенно крутил педали, изредка распрямляясь и смахивая ладонью липкие, солоноватые капли пота. Он торопился. Через час на стане седьмой бригады должен начаться сеанс. А он, Федор Егорычев, не привык, чтобы его дожидались люди. На склоне балки, звеня и поскрипывая, велосипед ходко покатил вниз. Федор нагнулся, нажал на педали, намереваясь на ходу одолеть подъем. Но цепь неожиданно хрустнула, педали бессильно провернулись, и Федор оказался на земле, Велосипед лежал на нем, мешки с фильмом — рядом. Он поднялся, облизал сухие спекшиеся губы, расстегнул ворот рубахи и с тоской глянул на велосипед.
Значит, седьмая бригада останется сегодня без кино. Люди будут его ждать… А он, Егорычев… А причем, собственно, Егорычев? Ведь только вчера он заходил к председателю колхоза. «Поймите,— сказал,— нельзя на ободьях ездить. Эту «коломбину» давно на лом пора, разве на ней наладишь кинообслуживание?» — «Потерпи,— бодро заверил председатель.— Придет время — на мотоцикл посажу».
Вот и посадил. А все почему? Ясное дело — недооценка. А если с полной ответственностью подойти — разве сидел бы Егорычев в степи, когда его ждут люди?
Он потер ушибленное колено и сел на траву. В степи стало совсем темно. Небо затянулось темным пологом, сквозь который неярко просвечивали первые звезды.
Федор задумался. Может, вернуться, попросить у Полозкова лошадь и гнать в круговую. Нет, не успеть… А люди уже, конечно, собрались, экран повесили, ждут…
А если пешком? Часа за два добраться можно. Но будут ли ждать на стане? А если не будут?
Федор поднялся, расправил штанину, взвалил мешок на плечи и, глянув на сиротливо лежащий велосипед, хромая, зашагал по степи.
Когда киномеханик Федор Егорычев подходил к полевому стану седьмой бригады, была уже полночь. Дверь вагончика была раскрыта, и яркий свет освещал людей, сидящих перед белым пятном экрана.
