Откуда взялось Слово «Камчатка»? Об этом спорят уже двести с лишним лет. Пытались связать его с языком аборигенов полуострова — коряков и ительменов. Англичане и японцы доказывали, что произошло оно от соединения двух айнских слов «каму» (рыба) и «сяцука» (сушить). Однако иностранные исследователи вскоре сами же вынуждены были отказаться от своего предположения. Признано, что слово «Камчатка» стало употребляться за границей лишь после того, как на ней побывали русские землепроходцы.
Жил-был, рассказывают, отважный казак- землепроходец Иван Камчатный. Его именем была названа основная река полуострова, а отсюда получил наименование и весь полуостров.
К этому надо пояснить, что еще ранее это слово привилось в бассейне Индигирки, в Сибири: так нарекли один из притоков Индигирки. Там, в Индигиро-Колымском крае, по свидетельству документов середины XVII столетия, жил некий Иван Камчатой. «Камчатой», сказывают,— кличка, прозвище, которое получал человек, носящий «камчатый» кафтан. А Даль прямо указывает, что «Камчатка или камчатник… узорчатая ткань, идущая на столовое белье, на полотенца», и «камчатный, камчатый — из камчатной льняной ткани сделанный». Так что слово это вполне русское.
С чего же начинать? С описания города Петропавловска Камчатского, административного и культурного центра молодой Камчатской области?
Петропавловск, как и вся Камчатка, необычен, даже при ясной погоде его трудно увидеть весь — разве что только с самолета: улицы его вьются параллельно прихотливым извивам береговой кромки знаменитого залива, в котором, по утверждениям камчатцев, могут свободно уместиться все флоты мира. При полуденном солнце залив будто весь наполнен жидким золотом, весь искрится, сверкает, и таким же радостным, солнечным, ярким, теплым и благоуханным выглядит и Петропавловск. Право, его можно полюбить с первого взгляда.
Петропавловск — город рыбацкой славы, и, естественно, все интересы жителей связаны с морем, все разговоры — о море. Здесь не могут жить без рыбы, как русский крестьянин — без ржаного хлеба. Обычен диалог:
— Надолго в море?
— Нет, на месяц наверное…
Месяц — пустяк. На Командорские или Курильские острова можно поехать на месяц, а застрять на три месяца.
Однако символами Камчатки молодые петропавловские архитекторы избрали не рыбацкий сейнер, а морского котика и полярную сову, парящую на фоне сопок. Таков был сюжет экспериментального витража из цветного стекла, экспонировавшегося на выставке работ градостроителей полуострова. Выставка была приурочена к открытию в Петропавловске отделения Союза архитекторов СССР.
К слову: Петропавловск — единственный город на всю Камчатку, на страну, протяженностью без малого в две тысячи километров. В нем живет половина населения Камчатки.
…Да, так о чем же сперва? Чудеса здесь на каждом шагу. Чудо — вся природа Камчатки. Здесь в июле и августе спортсмены тренируются… в скоростном беге на лыжах на склонах Авачинского вулкана. А внизу, в долине, сражаются на зеленых полях футболисты.
Может, рассказать о забавной рыбке мойве, которая пахнет свежими огурцами? До самого последнего времени рыбка эта не имела промыслового значения, но ее любило местное население. Как отгудят июньские штормы, масса мойвы оказывается выброшенной на отлогий песчаный западный берег Камчатки. Весь берег на протяжении многих километров как в живом серебре. Туда устремляются дети и взрослые, они черпают мойву ведрами, сачками, загружают ею всякую посудину, потом, слегка посолив, вялят на крышах — и, пожалуйте, готов еще один камчатский деликатес. Но самое главное: появилась мойва — значит, жди начала большой путины, на подходе сельдь и лосось…
Или — о камчатском жемчуге? Открыл его ученый С. А. Павленко. В бассейне реки Опалы он наткнулся на скопления пресноводного моллюска. В раковинах скрывалось целое состояние— жемчужины ровного, хорошего тона и округлой формы. Некоторые были с большую горошину. А вся колония жемчужин растянулась по реке без малого на четыре километра.
Недра Камчатки богаты нефтью и углем, золотом и серой. Но о камчатском жемчуге мы узнали недавно.
Или — о речках-путешественницах, беспокойных речках-скиталицах, в течение суток несколько раз точно, как по хронометру, меняющих направление своего течения?
На севере Камчатки течет речка Пенжина, впадающая в Пенжинскую губу. Место это знаменито тем, что здесь самые высокие приливы — до одиннадцати метров. И вот когда приливная волна обрушивается на сушу, речка Пенжина вместе с соленой океанской водой устремляется… вверх по руслу. Начинается отлив — и речка кидается в обратную сторону, теперь уже вниз по течению, да так быстро, что порой нерпы не поспевают за ней и остаются на мели…
Или — о ледяных реках Камчатки? Эти реки высоко в горах, в них не искупаешься, не зачерпнешь воды… Это — ледники. Их более четырехсот на Камчатке, и есть такие, что не увидишь больше, нигде. Они — разноцветные. Так, Эрмановский, например,— черный; а ледник на Зиминой сопке — желтый. Такую окраску создают вулканический пепел, песок, алунитизированные породы.
Ледники рождают речки разного цвета…
Иногда, словно устав хранить тайну, сама земля Камчатки вдруг явит миру частицу своей вещественной истории. Так вышло, когда в долине реки Камчатки, неподалеку от поселка Щапино, нашли бивень мамонта — редкостный экземпляр длиной в 180 сантиметров и весом 8 80 килограммов. Теперь его можно видеть в петропавловском краеведческом музее. Щапинские жители утверждают, что у них часто находят кости громадных животных, которые в незапамятные времена населяли эти места.
Но, пожалуй, вряд ли этим удивишь кого-нибудь там, где все привыкли к громадным масштабам — к громадному океану, к громадным горам, к громадным животным.
Было же: забросили сеть — и вытащили со дна океана позвонок кита весом в сорок килограммов. Впрочем, позвонок этот оказался не совсем обычным — он весь был испещрен автографами на русском и английском языках. Сколько раз его доставали и опускали обратно! В тралах скольких судов он побывал! Выходит, уже традиция… Чтоб не нарушать традицию, поставили свои метки и моряки «Ю. Варейкиса» и вернули находку пучине.
Море — самый большой клад Камчатки. Кажется, даже горы ее выросли из моря…
Будни рыбацкие — как рассказать о них? Как передать героизм людей — славу рыбацкой Камчатки?
Однажды в осеннюю непогоду команда рыболовного сейнера «Ница» делала замет невода. Молодой тралмейстер Юрий Денисов поправлял сеть, запутался ненароком, строп потянуло в море. Миг — и моряк исчез за бортом.
А море студеное, непогодь, волны как горы.
Короткий вопль погибающего услышал другой молодой моряк — моторист Владислав Еськов. Р овно секунда потребовалась ему, чтоб сорвать на бегу одежду и кинуться в волны за товарищем.
Нырнул, вынырнул. «Нож и шлюпку!» Снова нырнул. Тем временем на воду спустилась шлюпка. Еськов снова показался на поверхности и снова исчез. Наконец, показались две головы.
Спас друга. Юрию пришлось полежать в госпитале. А Владислав — он же потомственный моряк и «морж», приучивший себя к зимним купаниям. Ему это нипочем!
Миллионы центнеров рыбы в год дает стране Камчатка. Прежде были лососевые — кета, горбуша, кижуч, нерка, ну и, разумеется, сельдь, камбала, навага, палтус; теперь пошли глубоководные — минтай, хек, угольная, «капитан»… Минтай покупают японцы. Они берут и икру минтая.
Что на промысле? Первый вопрос в управлении флота.
Управление тралового и рефрижераторного флота Камчатки — сокращенно УТРФ, четыре эти буквы знает здесь каждый малец. Это —штаб рыбацкой Камчатки.
Сталкиваясь в подъезде, козыряя, приветствуя друг друга, входят и выходят люди в черных форменках. Это — цвет флота.
Промысловыми длинными милями
Перемерены меридианы.
Бредят сопки камчатскими былями,
Зябко кутаясь
В мех тумана…
Почти в самом центре неприветливого, неспокойного Охотского моря затерялся крохотный Островок. Сюда не заходят корабли. Лишь редко-редко, не чаще чем раз-два в навигацию, причаливает специальное гидрометеорологическое судно и с него сходят на берег люди, чтобы проверить автоматическую радио- и метеоустановку.
Островом Ионы зовется этот крошечный кусок земли. Нет на Ионе ни одной человеческой души, но регулярно слышат Иону рыбаки и зверобои, моряки торговых судов и летчики. Каждые три часа, при любой погоде, в любое время года, принимают сводку с Ионы. Иона даст точные сведения и об атмосферном давлении, и о направлении, скорости ветра, температуре воздуха. Сигналами с Ионы пользуются синоптики Магадана и Петропавловска, мыса Елизаветы и Южно-Сахалинска…
Море Охотское—почему его нарекли так?
Встарь бороздили его студеные серые воды быстрые кочи охотников, промышлявших морского зверя; иного названия никто не слыхивал и, верно, не было…
С одной стороны Охотское море, с другой — Берингово.
Еще один остров — Тюлений. Про тот слыхали все.
Тюленьим тоже окрещен не зря. Морского зверя-котика тут так много, что порой острову грозит превратиться в кладбище: старые по нечаянности давят малышей-бельков.
Вздумали какую-то часть котиков переправить на остров Терпения — пусть расселяются, множатся там. Все там в точности как на Тюленьем: те же камни, то же море, те же кайры на скалах, тот же убаюкивающий шум прибоя.
Но только выпустили переселенцев — все в ту же минуту в воду и —до’мой, на Тюлений! До-, рогу никто не показывал — дорогу все знают. Немного времени прошло — опять на родном лежбище.
Здесь нет даже пресной воды, не отыщешь деревца; а котики—живут, и нет для них ничего дороже этого острова.
Но наступает такой день, однажды в году, когда приходится худо самцам-трехлеткам. День убоя. Лучше б его не было! Лучше б не носили модницы котиковых шубок!
С одной стороны Охотское море, с другой — Берингово.
…Потрясающую верность традиции и служебному долгу показали караульные котиковых лежбищ на Командорских островах — острове Беринга и Медном, лежащих в Беринговом море и причисленных к Камчатской области. Затерянные в морском просторе, большую часть года закрытые туманами, острова эти — самые крайние к востоку участки советской суши.
Летом 1965 года на Командорах побывал сотрудник «Камчатской правды» Леонид Васильевич Левин. Такое, что он увидел там, пожалуй, и во сне не приснится. Старики-караульные — это на пятом десятке Советской власти! — все еще носили форменные фуражки дореволюционного образца с надписью по околышу: «Караульный лежбища Северного», «Караульный Глинковского лежбища» и т. д. Зимой они подкармливали песцов, ставили кормушки-ловушки. Кормили, а потом захлопывали: была попытка создать песцовый питомник имени Черского.
Должность караульного была наследственной, переходила от отца к сыну, за нее держались, ею гордились. Хабаровы, Аксеновы, Волокитины…— алеуты и русские. Исконно русские фамилии эти по сей день можно встретить и еще дальше, по ту сторону границы. Так, по рассказам людей .бывалых, есть Джон Хабаров на Алеутах, на американской территории (еще лишнее свидетельство: где не побывали наши соотечественники, куда не заносила их страсть к открытиям!).
Левин видел дневники, которые велись караульными. Туда вписывалось все. День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием заносились корявые пометы: и о поведении зверей, и о появлении корабля на горизонте, и все изменения погоды, фенологические наблюдения. Это — любопытнейшие документы, в них можно было найти немало и чисто челов’еческого материала — о нравах островитян, кто когда женился, кто от чего помер. Да еще с «ятями», с твердыми знаками на окончаниях слов.
Левин признался, что несколько дневников — толстых, затрепанных тетрадей — он все-таки «прихватил», когда возвращался с Командоров, и теперь мечтает, обработав, поведать миру, о чем там написано. («Увез, не спросясь,— оправдывался он.— Взял и не вернул. Да ведь, опять же, там уже в них начали селедку заворачивать, а у меня все-таки будут целее…»)
…Ффьють! ффьють! — посвистывает северное лассо-чаус. Нет, конечно, шум винтов вертолета перекрывает все звуки, но видишь сноровистые, ловкие взмахи руки пастуха, любуешься его бросками, точно рассчитанным полетом сжимающегося и разжимающегося в воздухе, будто живая змея, чауса и, кажется, слышишь, как проносится это: ффьють! ффьють!…
С высоты в десять-пятнадцать метров открывается почти фантастическая картина: сплошной шевелящийся ковер спин, оленьих рогов. Отдельные важенки пытаются отбиться, но их тут же возвращают назад, к стаду. Пастухи управляют этой многотысячной массой животных, как дирижер оркестром.
Весна — чудесная пора в стойбище! Распускается, оживает тундра; с юга прилетают бесчисленные крикливые армады крылатых кочевников — птиц; зима отступает к полюсу,..
Пришло время — все стада собрали. Их загнали в корали, и теперь олешков сортируют: самок отделяют от рогачей и перегоняют на лучшие пастбища. Встревоженно кружатся олени, не хотят обособляться друг от друга. Стадный инстинкт очень силен в них, он выработан тысячелетиями жизни в тундре, он — главная защита от всех опасностей и невзгод. Но так же веками вырабатывался и опыт, безошибочный навык оленеводов…
Огромная страна — Камчатка! И если юг ее, словно вонзающийся в необозримую гладь Тихого океана, с его мягким влажным климатом, напоминает теплые пояса Земли, то север… Север всегда север! Здесь тундра, длинная зима и короткое лето, низкорослая, прибитая к земле ветрами и морозами растительность и — олени. Северные олени, приполярное животноводство.
Северный олень, как выразился один камчатский старожил,— «самая рентабельная скотина на свете». Олень сам добывает корм, не требуя почти никакого ухода; не нужны ему ни теплые коровники, ни другие «скотиньи удобства». И все, что он дает, вплоть до рогов и копыт, все находит сбыт и применение. А расход — одна зарплата пастухов, да и та, если разложить на все стадо (и учтя, что стада огромны), минимальна.
Однако, сверхрентабельность эта еще не освободила от сверхтяжелого труда людей, которые вынуждены зиму и лето проводить под открытым небом, вести кочевой образ жизни.
Оленей разводят коряки. Коряки — прирожденные оленеводы. Старики-тундровики по каким-то только им известным приметам умеют заранее определять, какой нынче будет год, каковы условия летовки, будет ли донимать овод. Корякские колхозы — самые большие животноводческие хозяйства Камчатки. И не примета ли наших дней: даже олени привыкли к шуму мотора, их не пугают вертящиеся громадные лопасти-ветродуи снижающегося вертолета!
Корякия по площади больше иной европейской державы. Коряки, не знавшие до революции вкуса сахара, не имевшие представления о календаре, лишь совсем недавно отказавшиеся от костяных и каменных орудий труда, эти коряки — народ необыкновенной духовной чистоты и одаренности — потрясли Москву, когда привезли в столицу свой первый национальный балет «Мэнго»
Мне посчастливилось увидеть этот балет в Хабаровске, на сцене окружного Дома офицеров. Там, на зональном смотре, коллектив балета получил звание лауреата. После корякские артисты выступали в Благовещенске, городах Амурской области.
Хореографическую постановку «Мэнго» самодеятельный коллектив Корякского национального округа приурочил к 50-летию Великого Октября. Для осуществления ее потребовалась большая подготовительная, исследовательская работа. Постановщик и автор либретто балетмейстер А. Гиль выезжал на далекие стойбища, встречался со стариками оленеводами. По его просьбе они пели ему песни, исполняли старинные ритуальные обряды, а он, слушая их, записывал коряцкие мелодии и танцы, собирал народные предания, легенды. Результаты превзошли всякие ожидания.
«Мэнго» явился гвоздем программы Всероссийской театральной декады. После представления артистам-корякам устроили овацию. И такой успех ожидал их везде, где бы они ни появлялись: в Доме культуры Совета Министров РСФСР на встрече с артистическими силами столицы, в Центральном Доме работников искусств, в студии Центрального телевидения.
…Глухо гудит, рокочет бубен. Он предвещает беду. И беда, действительно, не за горами — она рядом: злой, коварный и неумолимый богатей Иныл задумал страшное дело — он хочет разлучить красавицу Айю с ее любимым Юльты. Черная напасть грозит и маленькой Мэнго. Горе всем честным людям! Инылу помогает шаман. Он пытается запугать народ.
Но против сил насилия и зла восстают силы справедливости и добра. Разгорается схватка не на жизнь, а на смерть.
Поднимается еще вчера покорный раб, а теперь будто пробудившийся великан, молодой пастух богатырь Мияги.
Поднимается народ.
Восходит солнце.
С позором повержен шаман, люди отвернулись от него. Навсегда изгоняется жестокий, ненавистный Иныл.
Победили Жизнь, Счастье, Свобода, Любовь!
Радостно танцуют пастухи танец оленей. Подражая друзьям-животным, искусно имитируя их бег, поступь, повадки, танцоры создают картину — простую, но удивительно запоминающуюся, самобытную. Эта сцена — одна из лучших в спекле.
Мэнго исполняла пятилетняя Лиза Ильинская. От волнения или усталости перед выходом на сцену в Доме культуры Совета Министров РСФСР пятилетняя актриса уснула. Хватились — нет актрисы! А она — спит, сладко-сладко, как котенок…
По обычаям коряков, у каждого должна быть своя песня.
Каждый человек — это песня. По песне узнают человека. Скажем, едет человек в тундре и поет. Тундра зимняя, туман будто полог. Стужа. А человек поет. Его еще не видно, но песню — слышно. И все знают, кто едет.
Много хороших обычаев у коряков. Но лучший из лучших — дарить песню. Скажем, понравился человек — сложат песню и подарят ему. Пусть поет, вспоминает друзей!
Так подарили коряки песню москвичам. Вот так подарили однажды песню и молодому культработнику Гоше Поротову, веселому, общительному парню, любителю попеть и потанцевать. И вот он, верно, лет пятнадцать назад, ехал на собаках по тундре и пел. И тундра уже на много километров впереди знала: едет Гоша, хороший парень, эге-гей! Слушай, тундра, едет культработник Гоша! Будет славно, эге-гей!
И летело по тундре, как по беспроволочному телеграфу, это «эге-гей»…
А теперь летает по тундре его, Гошина, птица-песня.
Георгий Поротов — поэт. Его стихи звучали со сцены Кремлевского театра. Они напечатаны в книжках. Их знает народ.
Я держу в руках одну из книг Георгия Поротова. Ее выпустило Дальневосточное издательство. Книга небольшая. И название совсем коротенькое, прямо-таки короче некуда: всего две буквы — «Ое». Но, как и вся книжка, название это очень емкое.
Ое — персонаж корякского эпоса. Это что-то вроде среднеазиатского Ходжи Насреддина или русского Ивана-дурачка…
Ое простоват и мудр, глуп и умен, ленив и старателен, труслив и храбр. Он — неудачник, но он всегда весел и не привык унывать, простодушен, однако и себе на уме. С ним все время что-то случается, но из каждой беды Ое выпутывается, умеет выходить сухим из воды. За это и любят его сельчане.
Нет у бедняка Ое ни ружьишка, чтоб пойти на охоту, ни мало-мальски подходящего невода, чтоб половить рыбку, ни своих собачек, вообще нет ничего. «Словом, дело ерунда».
Зато сколько в нем доброго народного юмора, неисчерпаемого здорового оптимизма, веры в жизнь! Прелесть —Ое, чудо —Ое! Еще одно из чудес необыкновенной Камчатки…
Поехал Ое на охоту, поет, заливается соловьем. Играет душа. У Ое она всегда играет! Вдруг —напоролся на медведя. Страхота! Ое вмиг с нарт долой, зарылся носом в снег, не дышит — прикинулся мертвым: авось, не тронет Топтыгин.
Песня больше уж не пелась.
Жить подольше захотелось… Пропадайте вы, собаки,
Ведь собаки брата Аки…
Помиловал медведь Ое. Мы уже говорили — Ое нигде и никогда не пропадет, и всегда будет весел, отзывчив к людям, щедр душой, сам учится и других учит, сам весел и других веселит. Не такова ли душа всего корякского народа? Не эти ли исторически выработавшиеся черты помогли ему пережить века унижения и бесправия и выйти на дорогу новой, светлой жизни?
Песню подарил Георгию Поротову другой поэт — Кецай. Да, да, так ведь и устроено в жизни: светильник передают из рук в руки, песня из уст одного переходит в уста другого…
Кецай Кеккетын был первым корякским поэтом. Его биография схожа и с биографией Тнапкера и биографией Георгия Поротова: тоже был учителем, тоже заправлял делами молодежи, пробуждал у коряков страсть к знанию, — был и комсомольским работником, и культурником. Окончив учебу на материке, Кецай Кеккетын стал певцом своего народа — поведал миру о коряках.
Книжки Кецая Кеккетына — дорогие книжки. Их днем с огнем не сыщешь. И, начиная восхождение к поэтической вершине, будто одержимый вулканолог (а они тоже все одержимые, так же, как и поэты) к пламенеющей, зовущей чаше кратера, где пылает вечный огонь, Георгий Поротов разыскивал книги Кецая, а, разыскав, долгими зимними вечерами переписывал их, изучал, старался представить себе все так, как представлялось. это Кецаю Кеккетыну, вызывал в душе образы, волновавшие Кецая, и так в поэтических притчах- сказах об Ое возник образ поэта Кецая. И в жизни, и в литературе Кецай — трубадур нового, прославляющий все то, чего добился за последние полвека корякский народ. Корякия, милая Корякия дорога ему. И, даря песню своему юному другу, он наставляет:
Будешь ты в краях нездешних,
В дальней стороне,
Вспомнишь звуки этой песни,
Вспомнишь обо мне.
Кэнакэтой, кэнакэтой…
Оживет перед тобою Край корякский мой,
С чудной, дивной красотою,
С долгою зимой.
Кэнакэтой, кэнакэтой…
(«Кэнакэтой, кэнакэтой» — значит «помни, помни»)
В уютном каменном двухэтажном белом особняке, на одной из окраинных улиц Петропавловска Камчатского — на Пограничной, дом 3-а, в окружении молодых тополей, располагается штаб вулканологов Советского Союза — единственный у нас в стране научно-исследовательский институт вулканологии.
Все ли знают, что Камчатка «растет»? Да, да! Каждый год ее северо-западное побережье поднимается на четыре сантиметра. Это неопровержимо установили ученые и это можно обнаружить невооруженным глазом, без специальных приборов. Уже отчетливо видны террасы — ступени морского дна. Полуостров все больше выдвигается из воды.
Из страны Корякии мы отправляемся в страну Вулканию. Впрочем, в какой-то мере это синонимы: ведь не случайно один из крупнейших вулканов носит название Корякского.
На Камчатке двести вулканов — примерно десятая часть вулканов мира. Впервые я вулкан увидел, когда летел местным маленьким самолетиком в Озерковскую, чтобы оттуда с оказией добираться до Паужетки.
Рассвет чуть брезжил. Занималось тусклое серое утро. Из тумана, в который, как всегда в это время года, были упрятаны Петропавловск и его окрестности, побрызгивал мелкий водяной «бус», белые вязкие хлопья ползли по и вдруг…
Да, да, именно вдруг! Пелена распалась, открылись сияющие, лучезарные просторы неба, и на этом великолепном фоне — две гигантские вершины, два конуса. Корякский и Авачинский вулканы — всего два, но и этих двух было достаточно, чтоб потрясти своей красотой.
Внизу, в долине, было еще темно и как-то неприветливо, неуютно; а тут, как будто застывшие в лучах солнца, блистали холодным, чистым отсветом вечных снегов две высоты.
Это было сияние вечности. И, казалось, говорили они своим видом — сменятся миллионы поколений, а мы все так же будем стоять и сиять здесь…
Вулканологи — следопыты огнедышащих гор. Среди них есть такие, что и жизнь свою начали здесь, на вулканах…
Более тридцати лет назад, совсем юной энергичной девушкой, по комсомольской путевке приехала сюда — ныне доктор наук, заместитель директора института вулканологии Сибирского отделения Академии наук СССР — Софья Ивановна Набоко.
Вся жизнь Набоко — пример служения
Можно ли «любить» вулкан, питать к нему привязанность на протяжении длительного времени? Оказывается — можно. У каждого вулканолога есть «свой» вулкан, за которым он следит, наблюдает так же пристально, как мать за своим дитятей.
Для Софьи Набоко таким «своим» стал крупнейший вулкан Евразии — Ключевской. На длительный период он привязал ее к себе. Накапливался материал, затем — диссертация…
Диссертацию заканчивала уже во время войны, на Урале. Муж на фронте, а она с двумя детьми. «На науку» оставались только ночи.
После войны С. И. Набоко навсегда связала себя с Камчаткой, а к гиганту Ключевскому питает особую нежность. Кстати, она — первая женщина, совершившая восхождение на вершину Ключевского.
Вулкан «сделал» ее ученым с мировым именем. И здесь же, у подножья Ключевской сопки, она стала матерью — родила сына Игоря. И сын, как и мать, тоже стал вулканологом.
Не часто встречается такая биография.
Впрочем, на Камчатке не принято удивляться. Только заговори об этом, вам сейчас же возразят: а Пийп?
Пийп — еще одна гордость Камчатки — был родом из Ленинграда. Эстонец стал «камчадалом» (жители Камчатки любят так называть себя, — в прежние времена так называли коренных аборигенов).
Впервые Борис Иванович Пийп побывал в этих краях в 1931 году, участвовал в экспедиции академика Заварицкого на вулкан Авачо. С тех пор влюбился в Камчатку. После много раз ездил в экспедиции сюда и, в конце концов, осел здесь. Но и до этого он бывал тут ежегодно и, случалось, живал безвыездно по нескольку лет. Фактически с 1940 года постоянно.
Пийп изучал термальные источники. И когда организовалась Паужетская геоТЭС, переехал туда. Несколько лет отдал Паужетке. Был первым начальником Паужетской контрольно-измерительной станции. Он организовал Камчатскую комплексную экспедицию. В 1958 году его избрали члемом-корреспомдентом Академии наук СССР. Пийпу принадлежит немалая заслуга и в создании института вулканологии при Сибирском отделении АН СССР. Он стал и его первым директором.
Пийпа знал весь ученый мир. Его узнавали в лицо в самых глухих уголках Камчатки — изъездил всю, из конца в конец. Раньше сам каюрил, собаками управлял. С упряжкой побывал на всех вулканах Камчатки! Внешность запоминающаяся, колоритная: с огромной лысиной, приятный,
улыбчивый, спокойный (но бывали и вспышки — у кого их не бывает, даже у хладнокровных, уравновешенных эстонцев!). Он был целиком с наукой и Камчаткой, отдал им себя до последнего удара сердца.
Вместе с коллегой, Г. С. Горшковым, — на протяжении многих лет их связывала личная дружба, — они ездили в Новую Зеландию, знакомились с изучением и освоением геотермальных источников в этой далекой стране. После Пийп делал доклад о поездке на сессии вулканологов, вдруг упал за кафедрой и умер.
Никто не знал, и сам он не знал, что плохо с сердцем. Износилось, перегорело на горах да кручах Камчатки.
Именем Пийпа назвали один из вулканов Ключевской группы. Так принято среди вулканологов: многие горы носят их имена.
6 октября 1966 года началось извержение (и шло до конца декабря) побочного кратера Ключевского вулкана. Он и стал «кратером Пийпа». А еще раньше так же был назван один большой вулкан в Кроноцком заповеднике.
Ох, и беспокойная эта должность — вулканолог, беспокойная и опасная, и только, верно, истинное призвание способно мириться со всем тем, что выпадает на долю служителей бога Вулкана!
Каждый год гибнут вулканологи, приходят новые, молодые, здесь мужают, старятся и — порой — на веки вечные остаются… Как Пийп, как другие.
Вулканы — пока единственная возможность воочию убедиться, что происходит в земных недрах, окно, созданное самой природой, вроде того глазка, через который можно заглянуть в доменную печь и увидеть, что там делается… «Окно Плутона», «пульс Земли», «огонь Земли» — как только их не называют!
Эбеко, Карымский, Авачинский, Ключевской, Корякский. Две сотни с лишним. Есть великаны. Тот же Ключевской: 4700 метров над уровнем моря. Везувий — знаменитейший из знаменитых вулканов — просто крошка рядом с ним. Фудзияма, предмет поклонения японцев, ниже на километр, Этна — самый большой вулкан Европы — на полтора километра. И вообще большинство вулканов рассеяны по планете и только здесь сконцентрированы, собраны «в букет» на сравнительно небольшом пространстве. Иные из них спят уже многие годы, а то и века. Немало действующих. И каждый может пробудиться в любую минуту.
Но никто не знает, когда, в какой день, час это может произойти. В этом коварство вулканов. Они постоянно таят в себе смертельную угрозу. Вспомним Геркуланум и Помпею. И в том особая острота специальности вулканоло-
«Увидеть извержение—надо, особое счастье»,— сказал мне Горшков. Счастье? А тысячи засыпанных горячим вулканическим пеплом и заживо сожженных в лавовом потоке помпеян? Но в том и свойство человека, что одинаковые вещи он может видеть по-разному. Для одних несчастье, для других — счастье.
Сборы в поход на вулкан. Они привычны, но они всегда тщательны, еще более тщательны, чем подготовка альпинистов к штурму еще непокоренного ледяного пика. Все, с чем сталкиваются альпинисты, случается с вулканологами, да плюс к тому вероломный нрав вулканов, горячее дыхание Земли, которое вдруг может прорваться и сжечь, испепелить, засыпать, унести…
Правда, кой-какие предзнаменования близкого начала извержения могут быть. Для этого, например, прямо в кратере Авачинского вулкана установлена автоматическая станция. С помощью вертолета на вершину забросили ветродвигатель, он питает датчики. Они подадут сигнал. И все же вулкан остается вулканом»
И потому, помимо обычной меховой одежды, спальных мешков, в снаряжение входят тяжелые асбестовые сапоги, в которых Дожно ходить по раскаленной лаве, каски вроде горняцких, чтобы защищали голову от камнепада, а кроме того — разное лабораторное оборудование: колбы, стеклянные трубки и -прочее — ведь нужно будет брать пробы газа из шипящих фумарол, черпать ил…
Пошли. Не день и не два продолжается подъем. На целые недели, а то и месяцы отрываются вулканологи от привычных условий жизни, от такой родной, близкой земли, взбираются все выше и выше в поднебесье и там погружаются в «царство дьявола». Там пахнет серой. Там почва трясется и жжет через толстые асбестовые подошвы. Тучи задевают лицо. Их, кажется, можно схватить за влажные лохматые космы… Хлынул дождь — и вмиг весь мокрый, хоть выжми; а иногда ливень где-то внизу, глубоко под ногами, а ты будто плывешь над ним…
Даже пища здесь теряет свой вкус. Кофе совсем не кофе, у этой коричневой жидкости странный, долго сохраняющийся во рту запах, каша приправлена пеплом и скрипит на зубах, хлеб приобретает какой-то неприятный привкус. На одежде появляются дыры, точно она обрызнута кислотой. В глазах зуд и жжение, сохнет
На привале пытаешься уснуть, закрываешься с головой, но сон бежит прочь, а слух невольно ловит: что твориться «там»?
Если извержения нет, можно не спешить особенно. Но если оно началось… Скорей, скорей! Вдруг кончится! Тут уж не пережидают непогоду, не спят и почти не едят… Посыпался снег, завыла-запела метель. Не видно ни зги. Только что-то белое крутится во мраке. Но вот, наконец, в этой круговерти вспыхивают розовые отсветы. Цель близка! Но и опасность больше. Полетели тучи пепла, теперь уже не бело, а черно вокруг. Сверкнула молния, грохочут раскаты. Гром или тяжкий глас потревоженного Плутона? Уже кой-кто чешет ушибленную голову, у кого-то прогорели куртка, рукавицы.
Могут спросить: а для чего нужно лезть на вулкан к черту в пасть? К чему рисковать?
Известный французский ученый-вулканолог Гарун Тазиев сказал: «Геологу, так же как и врачу, необходим практический опыт: чем больше больных выслушает врач, чем больше вулканов обследует геолог, тем лучше каждый из них овладеет своей профессией». Однако дело не только в этом.
Вулканы играют важную роль в жизни
Почему в Японии плотность населения одна из самых Высоких в мире? А в Индонезии? Тоже… Почему итальянцы продолжают селиться у подножия Везувия и даже разводят виноградники на его склонах, хотя он уже унес столько жизней? Отчего люди не покидают местности, где действуют вулканы?
Для природы извержение вулкана — вовсе не беда, не «наказание божье», как принято думать, а, наоборот, благодеяние: извержения удобряют почву, способствуют созданию того надпочвенного слоя, без которого земледелец не вырастил бы и чертополоха. (Опять кому несчастье, а кому — счастье, и теперь уже без всяких кавычек!) Вулканы создают и плодородие Камчатки.
С каждым извержением на земную поверхность выносится огромное количество различных веществ. Так, например, когда в марте 1956 года начал действовать долгое время считавшийся потухшим вулкан, прозванный Безымянным, туча пепла и газов достигла сорока километров высоты. А когда 12 ноября 1964 года заговорил вулкан Шивелуч, то взрывом весь старый кратер был уничтожен начисто и развеян по ветру,
вместо него образовался новый, диаметром в два километра, а пепла было выброшено так много, что он покрыл толстым слоем почву не только вокруг Шивелуча, но даже долетел до Командорских островов, и там его выпало по нескольку килограммов на каждый квадратный метр.
Вулкан Пийпа за месяц с небольшим выбросил более ста миллионов кубических метров породы!
Возникла гипотеза, что вулканы явились создателями земной коры, гидросферы и, атмосферы, без которых не смогла бы зародиться жизнь на Земле, не мог бы существовать сам человек. Такую теорию выдвинул доктор геологоминералогических наук Е. К. Мархинин, после длительного изучения деятельности вулканов Камчатки и Курильской дуги.
«Вулканы Земли, — говорит он, — выбрасывают за год в среднем три миллиарда тонн вещества! При взрывах из магмы высвобождаются вода и газы. Выброшенные вулканами из глубоких недр Земли продукты, поступая в круговорот геологических явлений на ее поверхности, увеличивают толщину земной коры, пополняют гидросферу и атмосферу. Расчеты показывают, что в течение геологической истории нашей планеты ее внешние оболочки — кора, гидросфера и атмосфера — постепенно сформировались за счет производных вулканических продуктов…»
Петропавловск —крупный порт и центр рыбной промышленности на Тихоокеанском побережье — единственный город на Камчатке. Улицы его вьются параллельно берегу прославленной Авачинской бухте.
Одно из самых известных зданий в Петропавловске— институт вулканологии. Отсюда в любую погоду, зимой и летом, уходят следопыты огнедышащих гор…
На Камчатке двести вулканов — примерно десятая часть вулканов мира. Эбеко, Карымский, Авачинский, Корякский, Ключевской… Самый известный из них — Ключевской, поднявшийся на высоту 4700 метров. Везувий рядом с ним выглядел бы обыкновенным холмом. А самый хмурый и недоступный — Корякский, в любое время года одетый в белую шубу из облаков и тумана…
Не вершине Авачинской сопки вулканологи установили автоматическую станцию, которая регулярно сообщает о «самочувствии» вулкана. Но обо всем, что творится в кратере, станция рассказать, конечно, не может, и время от времени на вершину Авачинской сопки поднимаются вулканологи.
Отсюда хорошо виден могучий конус Корякского вулкана, высоко поднявшийся над облаками.
Особенно много работы у вулканологов, когда оживает какой- нибудь из великанов. Миллионы тонн раскаленных камней и пепла, гигантские тучи газа и дыма поднимаются тогда высоко в небо. И вдруг сквозь черные тучи прорывается огненный фейерверк — это вырвалась из кратера лава. Теперь нельзя терять ни одной минуты, и вулканологи спешат в самое пекло, как можно ближе к кратеру.
А утихнет вулкан и о только что прошедшем извержении напоминают лишь бесчисленные фумаролы.
