Чары добрался до домишка. Стряхнул снег с полушубка и, не ставя автомат в пирамиду, прошел к шкафу, где обычно лежали продукты. Выдвинул ящик. Там была только смятая бумага. Он вытащил ее. и вдруг на пол упал кусок черствого хлеба. Хлеб! Наверное, его забыл кто-то из прошлого наряда. Наверное, он лежал здесь с осени. Гафуров поднес сухарь к лицу и явственно ощутил почти забытый и в то же время такой знакомый запах. Хлеб! Его надо размочить в кипятке, тогда он станет мягкий, душистый. Гафуров бросился к печке, схватил чайник, налил в кружку кипятку. И вдруг вспомнил про больного сержанта. Кулак разжался, и сухарь с глухим стуком упал на пол.
— Голодный, паршивый ишак! Грязная свинья! Пусть умрет твой отец и мать, если еще раз ты захочешь съесть этот сухарь! — бил себя кулаком по голове Чары, слоано слепой, натыкаясь на стол, пирамиду, табуретки, пока, наконец, не оказался на улице. В лицо ему ударил холодный колючий ветер, и Чары пришел в себя. Постоял, поморгал глазами, отгоняя огненные шары. «Ай-яй, Чары,— вздохнул он.— Знала бы твоя мать, какой подлец у нее сын, чурек застрял бы у нее в горле…» Потом Чары вспомнил, что к приходу ребят нужно заварить чай, и открыл дверь в домик.
Около чайника его и застали вернувшиеся сграницы Росляков и Паландин.
