Планомерное, ускоренное освоение природных богатств восточных и северных районов страны, усиленное развитие оленеводства, пушного звероводства предусматривают «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года».
ЭВЕНКИЯ ЛЕЖИТ У ПОЛЯРНОГО КРУГА. ЭТО — ЦЕЛАЯ СТРАНА, ТЕРРИТОРИЯ КОТОРОЙ РАВНА ВМЕСТЕ ВЗЯТЫМ АНГЛИИ, ФРАНЦИИ И ДАНИИ. ДВЕ ТРЕТИ — ТАЙГА, ОСТАЛЬНОЕ — ТУНДРА. ПОДКАМЕННАЯ И НИЖНЯЯ ТУНГУСКИ ПЕРЕСЕКАЮТ ЕЕ. НЕСЯ СТУДЕНЫЕ ВОДЫ К МОГУЧЕМУ ЕНИСЕЮ.
ЭВЕНКИЯ — ВАЛЮТНЫЙ ЦЕХ ГОСУДАРСТВА: ЗДЕСЬ ОБИТАЮТ СОБОЛЬ, БЕЛКА, РОСОМАХА, МЕДВЕДЬ. КОРЕННОЕ НАСЕЛЕНИЕ ЗАНЯТО ОХОТОЙ, ОЛЕНЕВОДСТВОМ, РЫБОЛОВСТВОМ. ЧУКЧИ НАЗЫВАЮТ ЭВЕНКА ВСАДНИКОМ НА ОЛЕНЯХ.
ЕСТЬ И ДРУГОЕ ТОЛКОВАНИЕ — «ПОПЕРЕЧНЫЕ», ОНО ИДЕТ ИЗ ПРОШЛОГО, КОГДА ТУНГУСЫ СОВЕРШАЛИ СТРАНСТВИЯ ПОПЕРЕК ГОРНЫХ ХРЕБТОВ. ТУНГУСЫ ПЕРЕВОДЯТ СЛОВО ЭВЕНКИ КАК «ЛЮДИ».
В СОВРЕМЕННОЙ ЭВЕНКИИ ПРОЖИВАЕТ 18 ТЫСЯЧ ЖИТЕЛЕЙ, НА ОДИН КВАДРАТНЫЙ КИЛОМЕТР ПРИХОДИТСЯ 0,02 ЧЕЛОВЕКА. ЦЕНТР ОКРУГА — ТУРА. В НЕБОЛЬШОМ, ПО ОБЫЧНЫМ ПРЕДСТАВЛЕНИЯМ, ПОСЕЛКЕ РАСПОЛОЖЕНЫ ПАРТИЙНЫЕ И СОВЕТСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ, ШКОЛА-ИНТЕРНАТ, БОЛЬНИЦА, РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ, МУЗЕЙ, ДОМ КУЛЬТУРЫ, СЛАВУ КОТОРОМУ ПРИНЕС НАЦИОНАЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ «ОСИКТАКАН» — «ЗВЕЗДЫ».
ОДНА ИЗ САМЫХ ОЖИВЛЕННЫХ ТОЧЕК ПОСЕЛКА — АЭРОПОРТ.
САМОЛЕТ — ЕДИНСТВЕННОЕ СРЕДСТВО, СВЯЗУЮЩЕЕ ОТДАЛЕННЫЕ ПОСЕЛКИ С ВНЕШНИМ МИРОМ. С АЭРОПОРТА И НАЧАЛОСЬ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЭВЕНКИИ.
В лисьем царстве
К месту своего назначения Саша Скиданова, молодая выпускница зооветеринарного техникума, добиралась более трех месяцев. Из Ярославля выехала в октябре 1947 года, а в Байкит прибыла в середине января сорок восьмого. Ехала поездом, самолетом, на оленях.
Сейчас комфортабельный ЯК-40 покрывает расстояние от Красноярска до Байкита менее чем за два часа.
Подкаменная Тунгуска прорезает в гористой гряде широкую ленту. Перпендикулярно к ней такой же коридор, только более узкий, прорубает порожистый Байкитик. У основания перпендикуляра на обоих склонах и разместил свои домики поселок.
Байкит значит место, богатое угодьями. Только ступишь на его землю, как природа тут же начинает листать свой альбом с этюдами, один краше другого. Посадочная полоса расположена рядом с кедровой рощей. Ослепительно белый снег и яркая зелень кедра. Аэродром расположен на горе, с этой превосходной смотровой площадки открывается красочная панорама.
Особенно экзотичен левый склон. К самому берегу Байкитика подступает узкая полоска невырубленной тайги. Поднимаешься по деревянному тротуару-лестнице вверх, в окружении остроконечных елей, попадаешь в маленький — две-три улочки — поселок, минуешь его и снова упираешься в лес. Речка, тайга, поселок, тайга — приятная для глаза смена декораций. Ка макушке горы, у кромки леса и находится хозяйство Александры Васильевны Скидановой. Под се началом 285 животных. Скрипит калитка, и мы оказьтаемся в лисьем царстве.
Большинство «кумушек» никак не отреагировало на наше вторжение, иные начали суетиться, словно хозяйки, застигнутые внезапным приходом гостей, а одна даже тявкнула.
— Гостя к тебе привела, «соточка»,— представила меня Александра Васильевиа серебристо-черной красавице.— Не волнуйся, милая, не нервничай.
Лисице я, видимо, «не показался». Она не только не взволновалась, а, напротив, широко зевнула и отвернула голову.
— Почему «соточка»?
— Номер видите? Он на каждой клетке. У нее — сотый.
Но нас «познакомили» не потому, что у обладательницы клетки удобный для запоминания номер. «Соточка» отличается хорошей плодовитостью, приносит 8—9 щенков (средняя — 3—4), причем дочери наследуют от матери способность и любовь к большому семейству. А вот сыновья в силу некоей генетической предрасположенности вырастают хилыми.
Так началось мое посвящение в премудрости зоотехнической профессии.
Лиса — животное умное, хитрое, она — непременный персонаж народных сказок. Лиса и мертвой может притвориться, лежать недвижимой на санях, чтобы «прикарманить» улов рыбака, лестью выманить у дуры вороны кусочек сыра, обмануть мнимой глухотой простодушного колобка. Негативных черт, как в»,дно, у нее немало, но примечательно, что повествуется о них добродушно, с юмором, как о вполне позволительных женских слабостях.
Зоотехники, однако, не лирики, а реалисты. Лиса лисе рознь, справедливо считают они. До недавних пор «штат» формы составляли звери Емеяьяновского совхоза Иркутской области, ныне предпочтение отдается питомцам Енисейского промхоза. У иркутянок был характер ворчливой, вечно всем недовольной свекрочи, енисейские
кумушки более покладистые. А это весьма существенная деталь, когда ежечасно имеешь дело с животными.
И все-таки как бы ни был важен характер животного, разумеется, не он определяет «кадровую» политику. Советского покупателя или итальянского негоцианта, приехавшего на международный аукцион, интересует прежде всего качество пушнины. Три показателя определяют классность зверя: размер и телосложение, качество волосяного покрова, окрас. Каждый показатель, как в школе, оценивается в пять баллов.
Все показатели важны. Если эксперты хотя бы один из них оценят единицей, то лиса попадает в самый низший разряд— восьмой. И все-таки, есть ведущий — окрас. Мех должен быть иссиня-черным, он считается стопроцентно серебристым, если вся шкура — от основания хвоста до ушей — покрыта блестящим волосом. Ширина серебристого кольца, вуаль (сочетание белых и пигментированных волос)— все принимается во внимание строгими экзаменаторами. Нарочно чуть подробнее рассказал об окрасе, чтобы подчеркнуть, как многое должен держать на заметке зверовод, чтобы квалифицированно вести селекционную работу.
Но и это еще не все. Качество меха существенно зависит от питания. Скажем, избыток сухих кормов приводит к побитости, к усечению волоса. На воле лиса сама себе и заготовитель, и потребитель, на звероферме она, естественно, всецело зависит от людей. Непродуманность рациона ослабляет жизненную энергию, резко сказывается на потомстве. На соседней Полигусовской ферме в этом году задерживался гон, срывались все сроки. Встревоженная заведующая приехала за советом к Скидановой. Оказалось, животным давали много комбикормов и напрочь забыли о витаминах. Повар, если не первая, то уж никак не последняя скрипка в коллективе. Валентина Анисимовна Карась умело орудует черпаком у громадней печи. Совсем нешуточное дело накормить около трехсот голодных ртов.
А сейчас пора рассказать о том, как я попал впросак. Перед поездкой в Байкит я проштудировал «Справочник зверовода Сибири», в котором, в частности, вычитал, что «в условиях севера щенение лисиц и песцов происходит в сильные морозы, достигающие минус 50 градусов».
Солнце в эти последние мартовские дни жарко пробивало оконную преграду, гулко стучала капель, к полудню ртутный шарик термометра карабкался вверх, на плюсовую отметку. Ничто не напоминало суровых морозов, в которые, в соответствии с рекомендациями ученых, должно нарождаться лисье поголовье.
И посему, когда в конторку вбежала взволнованная Татьяна Стаценко, молодой зверовод, и сообщила о пополнении семейства, я, опираясь на данные науки, сказал тоном знатока;
— Значит, последний новорожденный в этом году?
— Почему последний?! — искренне удивилась Александра Васильевна.— Самый разгар щенения.
Как выяснилось, справочники, мягко говоря, не всегда точны. Правда, в более северных точках щенение происходит раньше, однако и там зависимость от морозов не столь жесткая. Более существенны такие моменты, как сроки спаривания, кормление и уход.
Татьяна во время короткой лекции, которую преподала мне заведующая, нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Скиданова мягко сказала ей:
— Сейчас не надо тревожить щенков, Танюша. Пусть мама их оближет, успокоит, сама успокоится. Часа через два заглянем.
Александра Васильевна вдруг прервала разговор, всплеснула руками:
— Лис вырвался, опять недосмотрели! — и, не накинув пальто, выскочила из комнаты.
По гребню крыши взад-вперед сновал крупный зверь с белой отметиной на кончике хвоста. Грудь его вздымалась от жаркого дыхания, от пьянящего чувства свободы. Лес был совсем рядом, рукой подать. Ферма, собственно, упирается в него, сбегая постройками в небольшое урочище, а по ту сторону распадка начиналась настоящая тайга. Лис родился в клетке, но вековой инстинкт подсказывал ему, что там, среди разлапистых елей и студеных ключей, его ждет настоящая жизнь, там его родина. Он спрыгнул с крыши, сделал два огромных прыжка и… уткнулся мордой в проволочную сетку.
Все наличные людские силы, находящиеся а это время на ферме, были брошены на поимку беглеца. Залились лаем собаки, закричали женщины. Гвалт испугал лиса, и он легко вспрыгнул снова на крышу. С метлой в руках куда с меньшим проворством вскарабкалась следом за ним Катя Лямич. Гонка с преследованием, несмотря на неравенство сил, проходила с явным преимуществом зверя. Загнанный было в угол, он неожиданно делал высокий прыжок, ускользая от мешка-ловушки, легко стлался пушистым телом по рыхлому снегу. Создавалось впечатление, что эта игра ему весьма по душе, чего нельзя было сказать о людях.
— Нет, так не пойдёт, без ног он всех оставит,— а сердцах сказала раскрасневшаяся от беготни Александра Васильевна.— Надо звать Бони.
Бони оказался эвенкийской лайкой. Сначала он не понял, зачем его настойчиво тянут туда, куда собакам вход категорически запрещен. Позже выяснилось, что Бони сравнительно недавно получил должность ловца беглецов. Раньше эти обязанности исправно несла другая лайка, Волга, но однажды во время исполнения служебных обязанностей доведенный до отчаяния лис откусил ей кончик носа, и с тех пор лайка не ловит, а рвет на части попавшую ей в лапы добычу.
Собака заметила беглеца, мгновенно уяснила задачу, и через минуту-другую порядок на ферме был наведен. Бони прыгнул на лиса, придавил его лапой. Подбежавшие сотрудницы тотчас оттащили лайку. Александра Васильевна, бесцеремонно ухватив зверя за царственный хвост, потащила его в клетку. Лиса, видимо, уморила беготня, стычка с собакой, и он, вися вниз головой, спокойно переносил унизительность своего положения. Бони в качестве гонорара получил кусок мяса.
Помимо Бони на ферме есть другие собаки, а также кошки. Строго говоря, это против правил. Заведующая понимает необходимость ограничений и, чтобы избежать угрозы заразных болезней, делает собакам те же прививки, что и лисицам. Просто жизнь, практика подсказывают ей, что эти отступления от инструкции разумны. В самом деле, не явись на подмогу Бони, добрая половина дня всего коллектива ушла бы на поимку беглеца. И не найти сторожа на ферме лучше овчарки.
Кошки тоже заслужили право быть зачисленными в штат. Новорожденные лисята беспомощны. У щенка открываются глаза и прорезываются зубы лишь на четырнадцатые сутки. Это самые тревожные дни для зверовода: на период щенения вводится двухсменный график, круглосуточное дежурство. Малышам через пипетку дают аскорбинку, вводят антибиотики. И все-таки человеческие руки не могут заменить материнской заботы. К тому же у иных лисиц недостаточно развит материнский инстинкт, у других пропадает молоко. Тут и приходит на помощь кошка-кормилица. Как у людей— не та мать, что родила, а та, что вырастила.
На кухне, грея старые бока на теплых кирпичах, нежится Мурка. Она ушла, как пишется, на заслуженный отдых, который действительно заслужила. Мурка взрастипа, поставила на ноги 150 лисят. Каждого вылизывала с головы до хвостика шершавым языком — и спинку, и животик. Это не только ласка, не только гигиена. У новорожденных часты кишечные заболевания. Кошка поступает в таких случаях, конечно, инстинктивно, как опытный массажист. Мурка и жила в то время не на кухне, а в клетке, пользуясь жилищными и прочими льготами, определенными для чернобурок.
Нынешней весной по старости Мурка перестала быть кормилицей. В таком поселке, как Байкит, самая маленькая весть облетает дома на быстрых крыльях. Однажды вечером зазвонил телефон.
— Узнал, Васильевна, о твоей беде и спешу на помощь,— пророкотал в трубке голос председателя райисполкома Петра Тимофеевича Сухорукова.— Мне привезли сиамскую кошку с тремя котятами. Двух, когда подрастут, отдашь мне, а кошку с котенком дарю ферме. Так сказать, на благо производства. Высылай нарочного.
Я присутствовал при трогательной церемонии посвящения в приемную мать сиамской красавицы, которая, как все красавицы, не относится к разряду добродушных натур. Мурка — кличка перешла по наследству — недоверчиво взглянула на подкидышей, брезгливо фыркнула и отодвинулась. Валентина Васильевна Онянова, опытный зверовод, правая рука заведующей, по-женски мягко уговаривала строптивицу:
— Ну, Мурочка, ну, родная, облизни моих лисяток. Ну, пожалуйста…
Мурка капризничала. Ее пугал звериный запах, исходящий от копошащихся у ее ног непонятных существ, их аспидно-черный цвет.
— Пока не принесем ей своих, не будет она возиться с этими негритятами,— Валентина Карась быстро сбегала за котенком. Своего сына Мурка нежно облобызала и только тогда позволила приемышам ткнуться мордочками в упругие сосочки.
Возможно, кому-то покажется, и не без основания, что в рассказе о передовом коллективе, удостоенном диплома окружного комитета партии и исполкома «Лучшая звероферма Эвенкии», подозрительно много кошечек и собачек. Можно согласиться, можно и возразить. Собственно, никаких особых производственных секретов у коллектива нет. Рацион кормления, распорядок дня, уход за животными в принципе мало чем отличаются от общепринятых. Чаще всего пресловутые секреты, до коих многие отчаянные охотники, и заключаются в невидимых глазу мелочах. Пока не было той же кошки — с новорожденными было много мороки. Или, скажем, такое. Перевели было, по ее просьбе, Валентину Карась на должность зверовода. У котла стала другая — добросовестная, старательная работница. Но, видимо, от природы не даровано ей поварское чутье. То чуть недоварит, то переварит — на звероферме участились кишечные заболевания. Опять-таки вроде мелочь, а в конечном счете, и в этом нет ничего странного, именно они, стыкуясь, соединяясь, заметно влияют на успех или неуспех коллектива. Коллектив зверофермы — маленький оркестр, который уверенно ведет основную мелодию, понимая в то же время, что одна фальшивая нота может смазать все впечатление.
И — совсем уж алогичный переход — лишний раз я подумал об этом, когда зашел в продуктовый магазин «Тайге», стоящий не берегу Подкаменной Тунгуски. На полках — хлеб, сахбр, крупы. Ассортимент обычный, исключая разве что свежемороженую бруснику. И — цветы. Наружная, что к улице, стена сплошь украшена кактусами, каллами, громадным фикусом, лимонным деревцем. Когда мороз за пятьдесят и кажется, что дома, деревья и ты сам промерзли до основания, так неожиданно, так хорошо очутиться в ласкающем душу и глаз зеленом царстве. Возвращаясь с южных курортов, жители Байкита часто прихватывают веточку экзотического растения для «своего» магазина. И опять-таки кактусы и план, фикусы и ассортимент напрямую не связаны друг с другом, а зависимость, взаимосцепление есть, и покупатель это чувствует, заходя сюда много охотнее, чем в другие торговые точки. Цветы — показатель высокого уровня культуры производства, духовного здоровья коллектива.
Впрочем пора вернуться к лисицам. По традиции, которая не склонна менять столетиями сложившиеся представления, слово «пушнина» у нас прежде всего связано с охотой. Да, когда-то охотник был единственным и главным поставщиком меха. Сейчас не единственный и тем более не главный. 95 процентов всех закупок пушнины в нашем государстве дает клеточное звероводство. А коли так, коли эта тенденция, судя по всему, усилится, значит, и внимание к этой отрасли должно идти по восходящей.
А проблем немало. В районах Крайнего Севера звероводство возникло сравнительно недавно, в пятидесятые годы, как подсобная отрасль оленеводства. Отходы от забоя животных служили основной пищей лисиц и песцов. Первоначально едва не при каждом совхозе возникала карликовая ферма. Но практика показала, что жизнеспособными могут быть только крупные хозяйства. Результат укрупнения привел к неожиданностям — та же Байкитская ферма оказалась начисто лишенной той базы, на которой она, собственно, и возникла. В местном совхозе оленей не водится, а соседние хозяйства никак не заинтересованы в сбыте отходов — ферма-то «чужая». Призывы к сознательности, не подкрепленные мерами материальной заинтересованности, делу не помогают. Вся надежда на комбикорма, а они при перевозке авиацией обходятся не в копеечку — в рубли. В прошлом году лучшая эвенкийская ферма дала прибыль в одну тысячу рублей. Александра Васильевна произнесла цифру застенчиво, едва ли не виновато. Не надо снисходительно улыбаться этой сумме, это действительно завоевание коллектива, сумевшего на привозных кормах добиться того, чего не могут другие, прочно прописавшиеся в разряде планово-убыточных хозяйств. Разумеется, нельзя все измерять лишь рублем, мех — остродефицитный товар, да и валюту стране приносит немалую, но тем не менее народную копейку, опять-таки немалую, следовало бы тратить экономнее. Прогресс производства с его всепроникающим влиянием почему-то, как черт ладана, боится зверофермы. Байкитская ферма построена без малого двадцать лет назад, постройки обветшали. Клетки со зверями установлены столь густо, что нельзя применить самую малую механизацию.
…В конце дня втроем — Александра Васильевна, Татьяна Стаценко и я — подошли к клетке с новорожденными. Шесть маленьких существ слабо копошились на подстилке. Лисица подняла голову, в ее глазах читалось явное недовольство: зачем тревожить, в моей семье полный порядок. Мы поспешили уйти…
А олени—лучше…
Собирали меня в лесотундру, на стойбище, всем совхозом. Два дня томили обещаниями, и когда я, отчаявшись, уже подумывал об отлете, пригласили к директору совхоза Владимиру Степановичу Тачееву. Совет бригадиров во главе с ним стал разрабатывать маршрут поездки. Обстоятельно спорили, в какую бригаду — их семь — послать корреспондента. Я полностью положился на коллективную мудрость. Наконец выбор сделан. Оглядели меня бригадиры с ног до головы, помотали головами.
— Унты есть?
Я ответил отрицательно и, боясь, что обувная проблема окончательно поставит крест на поездке, поспешил добавить, что в конце марта солнце жаркое и я выдюжу в полусапожках на искусственном меху.
— Суринда не Ташкент,— сурово отрезали бригадиры.
Унты и суконные брюки одолжил директор совхоза. Выехали на трех упряжках в начинающих густеть сумерках. Впереди молодой тридцатилетний оленевод Геннадий Фадеенок, за ним Аркадий Сергеев. К сергеевским санкам привязали мою упряжку.
Езда на оленях в принципе не столь уж сложное искусство. Геннадий, добровольно ставший шефом-инструктором, изредка оборачивался и по ходу действия обучал меня простейшим навыкам. Значит, так: сидишь на санках вполоборота, левой ногой твердо упираешься в перекладину, правая висит свободно. Она при необходимости и рулевое колесо, и, самое основное, тормоз, чтобы при крутых спусках санки не налетели на оленей. В левой руке вожжи, в правой — хорей для придания оленям бодрости.
Простота эта кажущаяся. Скажем, процесс колки дров вообще элементарен. Надо, широко расставив ноги, поднять топор, с силой опустить его на полено, и вся недолга. И все-таки пройдут месяцы, прежде чем научишься определять наметанным глазом строение волокон, расположение сучков, соразмерять силу удара с точностью, словом, придет умение разваливать с одного маха толстый кряж. Так и тут.
Где-то к пятому часу езды пришло странное убаюкивающее состояние. Умом понимаешь, что едешь, а чувства твердят о ином — все в природе остановилось: низкое небо с горящими звездами, темная стена тайги и олени не бегут, а просто перебирают ногами на одном месте. Чтобы стряхнуть наваждение, избираешь ближние к дороге ориентиры, следишь, как они, нарастая, исчезают затем в стылой мгле, успокоишься, переведешь взор вдаль, и все повторяется сначала.
К полночи добрались до стойбища. В нашу честь затопили «буржуйку», вскипятили чай — лучшее на севере средство выгнать из тела мороз, вернуть ощущение бодрости. Сели — ноги калачиком — на ковер из кедровых ветвей. От печки пышет жаром, отодвинешься подальше и вздрагиваешь спиной от пронизывающей сквозь брезентовое полотнище волны холода. Залезая на ночь в олений мешок, я, по примеру хозяев, разделся до майки, лег с непокрытой головой и где-то через час горько клял себя за самонадеянность. Спишь и чувствуешь, как мерзнет, и весьма основательно, левое ухо. Повернешься на другой бок, впустив при этом солидную порцию мороза в нагретый мешок,— стынет npssoe. И это При десяти-то градусах мороза! Каково же при пятидесяти и ниже… Мысленно представить — и то страшно. Правда, эвенки при сильном похолодании ставят не палатки, а чумы, но и эта защита из оленьих шкур не столь уж надежна. Без тренировки можно считать за благо, если отделаешься затяжным насморком.
Взрослые — это еще куда ни шло. А ведь на стойбище двое младенцев — девятимесячный Гошка и годовалый Максимка. Одетый в свитер, телогрейку, обутый в унты — в них для тепла и от сырости стелют сухую траву,— я, признаться, не без содрогания наблюдал, как распеленывают Максимку. А он, голенький, лежит себе спокойнехонько на шкуре и весело щурится на нас. В старые времена новорожденный для закалки тотчас же принимал холодную купель: зимой снежную, летом водяную — в студеной речке.
Бригады, как правило, строятся по семейному принципу. Меня поместили на уплотнение к бригадиру Борису Григорьевичу Сафронову. У него за плечами три курса Дудинского зооветучилища, с четвертого ушел — умерла мать, надо было содержать семью. Жена Рита делит с мужем все тяготы и радости кочевой жизни. Она работница чума. С недавних пор это стало штатной должностью. И, надо сказать, весьма хлопотной: готовить еду на большую семью, запасать дрова, чинить и шить унты, создавать уют. Она хранительница домашнего очага, и старомодное это выражение звучит как нельзя кстати под северным небом. С ними живут уже известный нам Максимка и Виктор Куркогир, которого с младенчества воспитывала мать Бориса. Летом чум наполняется веселым визгом: забирают живущего у бабушки двухлетнего Андрюшку, детсадовцев — садик работает круглосуточно— Жанну и Дарину, первоклашку Еву и второклашку Наташу. Не забыть бы про семиклассника Сережу, приемного сына Бориса, у которого умерла мать во время операции. Трогательна, глубоко человечна традиция эвенков — не оставлять в беде детей.
В другой палатке живут Михаил Береговой с женой и Гошкой, в третьей — братья Геннадий и Николай Фадеенки с сестрой и ее мужем. Это тот редкий случай, когда семейственность на производстве не осуждается, а поощряется— опытом проверено, что из всех возможных микроклиматов для людей, годами живущих в тайге и тундре, семейный — самый подходящий.
Первое утро на стойбище началось с казуса. Проснулись рано и, нежась в мешках, благостно ощущая струящееся от печки тепло, наблюдали, как хлопочет с приготовлением завтрака Рита. Бригадир, по обыкновению едва открыв глаза, взял в руки журнал «Москва». Виктор включил транзистор. Прозвучали позывные времени, все привычно взглянули на часы, и легкое волнение прокатилось по палатке: у всех хронометры отставали на час. После краткого обсуждения решили, что диктор ошибся, посочувствовали ему: небось, влетит по службе. Обнаружив расхождение во второй и третий раз, призадумались. По счастью, кто-то вспомнил, что сегодня, 1 апреля, вступает в силу новое времяисчисление. Да, что ни говори, а удаленность от большого мира с его скоплением людей, телевизорами, телефоном, приемниками и другими средствами информации весьма чувствуется.
Утро выдалось солнечное, тихое. Ночью от усталости я не сообразил, почему то и дело проваливался, едва не падая, в какие-то ямы. При дневном света все стало понятным. Ямы-лунки вырыли олени, добывая под снегом корм на пропитание. Вот и сейчас один из них полностью спрятал в лунке свою ветвистую голову.
Олень — самое неприхотливое домашнее животное. В условиях Севера гурману просто не выжить, надо брать все, что может предложить на обед суровая тундра. Более четырехсот видов растений служат кормом оленю. Это прежде всего ягель (многочисленные виды лишайников), кустарниковые ивы и березы, осока, хвощи, грибы, хвоя. Особенно трудно, естественно, приходится зимой. Рыболову, наверное, небезынтересно будет узнать, что олень в сутки раскапывает до 70 квадратных метров лунок. Производительность труда, как видим, весьма приличная.
Олень — источник жизни северных народностей. Мясо, сало, костный жир, мозг и кровь идут в пищу, из шкуры шьют одежду и обувь, шкура— незаменимый материал для постройки чума, из кожи и рогов делают охотничье снаряжение и сувениры, сухожилия служат нитками. До появления авиации олень был единственным видом транспорта— впрочем по надежности он и сейчас успешно конкурирует с самолетами. Помните популярную песенку: «Самолет хорошо, а олени — лучше»? Восторженную оценку этому грациозному животному дал в свое время один из знатоков края профессор Н. С. Юрцовский: «Олень соединяет молоко и мясо коровы, быстроту в беге и перевозке тяжести лошади, шкуру барана и выносливость верблюда». Оленя любят — в эвенкийском языке помимо общего названия орон существует еще более тридцати наименований: авалакан — самец от одного до двух лет, сачари — самка того же возраста, нерамни — передовой олень в упряжке и т. д. Нет, совершенно не случайно на юбилейном значке, посвященном 50-летию образования Эвенкийского автономного округа, гордо красуется олень — символ, эмблема края.
Олень дает человеку многое. А что требует он от него взамен? Как истинный друг, очень немного: в сущности, медицинскую помощь и щепотку соли. Забавно наблюдать, как по утрам собирается олений народ у комка соли. Хоркают, то бишь переговариваются о чем-то друг с другом, нередко для выяснения истины пускают в ход самое сильное доказательство — острые рога.
Оленина составляет четвертую часть всего производства мяса по зоне Севера, причем, что очень существенно, оно самое дешевое — чистая прибыль от этой отрасли составляет 25—30 миллионов рублей. Но, разумеется, не только рублем измеряется ценность животного. Лишись тундра оленя — исчезнет не только основное занятие коренных ее обитателей, она сама потеряет обаяние.
Такой угрозы пока нет, но реальные признаки опасности есть, и было бы непростительной ошибкой не замечать их. Стадо оленей в стране, достигшее своего пика в 1970 году — около двух с половиной миллионов голов,— с тех пор ежегодно тает. По Российской Федерации за последние годы уменьшилось по одним данным на 150, по другим — на 250 тысяч.
Картина сия характерна и для Эвенкии. Сказались тут причины, которые принято относить к объективным: скажем, в 1972 и 1974 годах наблюдалась тяжелая гололедица. Но все-таки, как бы ни были весомы они, не в них одних дело. Три дня просидел я на окружном совещании оленеводов, сверяя услышанное с трибуны с увиденным на стойбищах.
Оленье стадо в Эвенкии насчитывало в 1980 году около 30 тысяч голов. 1250 пало от болезней — сибирской чумы, бруцеллеза, «копытки». Половина поголовья имеет упитанность ниже средней в основном из-за овода, который изнуряет животных не только летом, но и зимой — его личинки живут в шкуре оленя. Стихия?
А знаете, что меня больше всего поразило в сравнительно отдаленном поселке Суринда, куда, как поется, только самолетом можно долететь? Обилие народа! Двери в контору совхоза не закрывались ни на минуту. На прием к директору посетители «высиживали» очередь два-три часа. Сновали по коридору зоотехники, бухгалтеры, кладовщик, радистка и другие должностные лица с бумажками в руках. В седьмой же бригаде, кстати одной из ближайших, появление руководителя или специалиста — большая редкость. При мне Михаил Береговой выдавливал белесые личинки овода величиной с ноготь большого пальца. Зрелище не самое эстетичное. А где же зоотехники, ветеринары, где те отечественные и импортные лекарства по борьбе с оводом, о которых с таким пафосом говорилось с трибуны? И это в лучшем, действительно луншем совхозе округа! Завезли в Туру сорок опрыскивателей. Нашлись смекалистые люди и разобрали их… на запчасти к бензопилам «Дружба».
Сущее бедствие для оленей — волки. Пастухи в один голос жалуются, что житья от них не стало. В прошлом году волки уничтожили 2393 оленя. Серый разбойник гибко реагирует на изменения в мире, опытом выверил мнимую и действительную опасность. Он уяснил, что колокольчик на шее оленя — просто детская игрушка, великолепно знает разницу между хлопушкой-ракетницей и смертоносным ружьем. Не всегда выручает изгородь, огораживающая выпасы.
И опять парадоксы. Карабины у пастухов настолько старые, что, по образному выражению В. С. Тачеева, они стреляют совсем в другую сторону. Однажды на стадо напало семь волков. Двое эвенков, заметьте, прирожденных охотников, сделали несколько выстрелов и — ни одного попадания. Прибыла в Туру партия карабинов и таинственно испарилась, не дойдя до оленеводов. Энергичные заявления председательствующего на собрании В. В. Увачана, что «с этими фактами разберутся», по ним «примут меры», не вызвали в зале ответной реакции. Знать, не первый раз с волками борются трибунными залпами.
За убитого волка полагается премия. По году и более приходится «выколачивать» охотникам свое законное вознаграждение. Выследить и застрелить хищника дело, как известно, непростое, но куда более тернистым оказывается хождение по бюрократическим инстанциям — не ходить же по ним с заряженным ружьем в руках!
К борьбе с волками привлекают авиацию. Расходы тысячные, эффект нередко рублевый. Сошлюсь на Владимира Удыгира из совхоза «Экондинский»:
— Летчики плохо знают наши места, летают высоко. Волка увидеть трудно, а вот лося сразу заметно, крупный он потому что. Мишень хорошая. Лося и стреляют. Зачем лося стрелять? Кому мешает лось?
Авиаторов нередко зовут богами воздуха. Вот они и ведут себя как боги. Не забыть, как, вылетев из Туры в сумерках быстро наступающего вечера, мы сделали почетный круг над поселком и вновь опустились на землю. Уже в воздухе не то сами летчики, не то диспетчер обнаружили, что у пилотов нет прав на ночное вождение самолета. Не будь среди нас, по счастью, высокопоставленного товарища из окружкома партии, который быстро отправился «вправлять мозги», куковать бы нам до рассвета. Не слишком ли часто на суровые условия Севера списывается элементарная халатность и безответственность?
Об этом я думал, когда слушал выступление зоотехника совхоза «Нидымский» Валерия Качаева.
…Бригада оленеводов вышла из тайги, чтобы пополнить запас продуктов. На дверях базы висел увесистый замок — заведующий ушел на пушной промысел, отягощенный заботами о солидной добавке к зарплате. Полмесяца (?!), раскинув табор близ поселка, ждали орочены, когда явится всемогущий хранитель муки, сахара и крупы. Не дождались. Пришлось по рации вызывать вертолет.
Самое удивительное, что этот факт прозвучал как банальная мелодия, давно всем знакомая и потому навязшая в ушах. Вот если бы бригада попала в аварийную ситуацию, тогда бы, естественно, были бы брошены на помощь упряжки, самолеты и вертолеты, эфир заполнился бы тревожными сигналами. А здесь ради чего разводить сыр-бор? Что, собственно, произошло?
Нам, жителям больших городов, поднимающим — и справедливо! — шум у прилавка, когда продавец отлучится без объяснения причин на 20—30 минут, остается только восхищаться многотерпением эвенков. А что же власть в руках держащие? Они что, тоже умиляются?
…Два раза в день выходит в эфир бригада, рассказывая о себе и жадно ловя вести с Большой земли. Но ошибется тот, кто вздумает посочувствовать эвенку — мол, оторванность от мира, ни тебе ванной, ни телевизора. Помню, как в палатке, продуваемой ветрами, стихийно возник разговор о жарких краях. Многие хоть раз да побывали там и вспоминали под дружное кивание слушателей, как торопились обратно в студеную Эвенкию. Как это жить в скученных городах, где неба не видишь, птиц не слышишь, да и сама земля не земля, а гладкий безжизненный асфальт?
Даровав нам многие блага: комфортабельное жилье, удобный транспорт, театры, кино и бесконечно многое другое, цивилизация исподволь, с коварством отнимает у человека одно из величайших, если не величайшее благо — общение с природой и, как это ни парадоксально, радость общения с себе подобными. Зачем идти пешком, когда вот он, трамвай, совсем рядом, к тому же полупустой? Давно не видел друга? Протяни руку к аппарату, набери несколько цифр, и услышишь его голос. Даже в лесу горожане инстинктивно воссоздают столь милую их сердцу обстановку. Бредут скученно под залихватскую песню транзисторов о том, что могут и чего не могут короли. Где тут услышать цоканье белки, посвист сойки, тихий — от сердца идущий — голос земли.
Эвенк живет в постоянной слитности с природой. Она вокруг него, она в кем самом. Петр Семенович Бурмакин, ныне инструктор окружкома партии, рассказывал, как пятнадцатилетним подростком шел от Туры до Байкита. А это ни мало ни много шестьсот километров! При себе имел — это я дотошно выяснил — нож, чай, чашку с блюдцем, спички, сухари, леску, крючки. Пропитание, естественно, добывал сам. Знак восклицания в этом абзаце я ставлю опять-таки в расчете на горожанина, ибо сто — двести километров в Эвенкии не крюк, а крючок. Когда мы ехали в бригаду, мои провожатые на полпути остановились, посоветовались и свернули в сторону. Оказывается, в нескольких километрах раскинул палатку известный охотник Мельник Иванов. И хотя нам предстояло преодолеть еще километроя двести и время позднее — как не заехать, не проведать. Попили чаю, тихо-мирно побеседовали, как говорят эвенки, «подержали говорку» и умчались в ночь.
Угодья здесь богатые зверем и рыбой. Хариус, таймень, ленок, сиг. О щуке и говорить нечего. Ведро улова за один вечер— явление обычное. Поэтому и установлена норма — не более десяти килограммов в день. Есть озера, где рыба, что называется, кишмя кишит. От одних рассказов кругом идет голова.
Труд оленевода — коллективный труд. Пять человек обслуживают стадо в тысячу голов. В одиночку не справиться с легкими на ногу красавцами. Мне довелось видеть, как арканят оленей. Эффектное, красивое зрелище! Но и выматывающее силы. Верхом на ороне Геннадий Фадеенок гонит маленькую группу к леску, где притаился старший брат Николай. Лес оглашается криком, не всегда благозвучным. Со свистом режет воздух маут — длинный сыромятный, туго скрученный ремень с петлей на конце. В отчаянном броске олень пытается сбросить с рогов ненавистные путы. Николай падает, проделывает глубокую борозду в снегу, но маут из рук не выпускает. Олень тоже падает, вскакивает, еще раз делает попытку обрести свободу и внезапно смиряется, подходит к сосне и начинает мирно хрупать хвою. А всего в этот день предстояло отловить сорок оленей. Азарт труда захватил и меня — как тут останешься, наблюдателем, просто неприлично стоять в сторонке. Тут каждый на виду, на спрячешься в буквальном и переносном смысле за спину другого. У эвенков есть выражение «эру хавамни, ая или эвки бирэ» — плохой работник не может быть хорошим человеком.
…Историки установили, что первое упоминание об оленях содержится в скандинавских сагах, в карельском эпосе «Калевала». Археологические изыскания свидетельствуют, что оленеводство в первые века до нашей эры было широко распространено в Центральной Азии и в Европе — в пещерах Франции найдены останки северных оленей. Ряд ученых полагает, что олень после собаки был одним из первых прирученных животных.
Олень верно служил человечеству на протяжении тысячелетий и поныне продолжает нести свою службу. В мире ныне насчитывается более трех миллионов оленей, самое большое стадо, 2,3 миллиона, в СССР. Какими бы темпами ни развивался прогресс, оленя рано списывать в архив. Характерен пример Аляски. К тридцатым годам нашего столетия стадо насчитывало здесь полтора миллиона голов. Какие-то горячие головы решили, что олень и цивилизация плохо совместимы и олень, естественно, должен уступить дорогу. К 1949 году поголовье животных уменьшилось до 28 тысяч, эскимосские семьи остались без основного средства существования. Хорошо известно, что ошибку совершить легко, выправлять ее последствия куда сложнее. Сейчас правительство США разработало десятилетний план развития отрасли, создан в масштабе государства специальный консультативный совет по оленеводству. Стадо медленно, но стало расти. Эта же тенденция прослеживается в таких индустриальных странах, как Швеция, Финляндия, Норвегия. К счастью, мы избежали подобных ошибок, но, право, и нам не мешает помнить об уроках истории.
Человечество становится мудрее. И добрее. Осваивая Север, его громадные области с богатыми запасами сырья, оно поняло наконец, может, следует написать осторожнее, стало понимать наконец, насколько губительно всецело полагаться на могущество техники, что у природы есть свои законы, преступать которые значит нанести ей непоправимый вред. Нельзя противопоставлять оленю могучую «Татру» или «Магирус». Можно и нужно с великой пользой для человечества сделать так, чтобы и в далеком будущем дети наши видели оленя не только в занимательной телепередаче «В мире животных».
Когда соболь танцует…
Глубокой осенью Суринда, как и все северные поселки, рано засыпает и поздно встает. В этот предутренний час только лайки — вечные сторожевые — подняли заливистый лай, когда от дома Ивановых тронулся обоз. Выехала на охоту супружеская чета: Мельник Васильевич и Татьяна Ивановна.
Мельник Васильевич, как и все эвенки, прирожденный охотник. Едва мальчишка встанет на ноги, ему подвешивают на пояс нож. Не беда, если поранится, зато вырастет мужчиной. От поколения к поколению переходили традиционные приемы и способы охоты. Возле звериной тропы ставили беркан или черкан — настороженные луки, от которых тянулась волосяная ниточка, перегораживающая тропку. Беркан и другие орудия лова отжили свой век — они опасны для человека, а вот кулемка сохранилась. Обычно это два бревна, лежащих одно над другим. Верхнее удерживает планка. Зверек, пробираясь к приманке, касается планки, бревно падает — ловушка сработала. На зайцев и лис ставят петли, в последние годы все чаще стали применять капканы.
Мельник Васильевич не торопит олешек — путь предстоит неблизкий. Время от времени оборачивается, проверяя, в порядке ли его боевое войско. Двадцать пять оленей разрешено иметь эзенку, и всех их Ивановы призвали на охотничью службу. Обоз, конечно, большой, да ведь не на день-два едет в тайгу охотник, на целых три месяца: октябрь, ноябрь, декабрь. Эвенк тщательно готовится к походу, многократно выверяя до мелочей снаряжение. Тайга — не универсам; веревка, которой в городе грош цена, бывает в лесу дороже модного сейчас электрического самовара. В сумах хлеб, мука, сахар, чай, огневые припасы, табак. Мельник Васильевич не курит, а Татьяна Ивановна любит побаловаться табачком. В увесистом рюкзаке — просторная палатка, кочующий дом охотника. Упакована и железная печурка, возле которой хорошо коротать длинные зимние вечера.
Каждому охотнику отводится участок-маршрут. Маршрутка Иванова тянется на 150 километров. До мельчайших подробностей знает он свои угодья: низенькие горки, поросшие лиственницами с голыми, коряво изломанными руками-сучьями, угрюмо-темными елями и опушенным мягкой веселой хвоей кедрачом. Северная природа сурова к своим питомцам. Вырастают в могучие деревья самые стойкие, остальные, у коих явная нехватка жизненной энергии, обречены на жалкое прозябание. Лес не лес, кустарник не кустарник. Надо вооружиться пальмой, чтобы безнаказанно пробираться среди чахлого мелколесья. Пальма — это что-то вроде секиры, с которой ходили на бой каши прадеды. С ней охотятся на медведя, но главное ее назначение — расчищать путнику дорогу. Не замедляя ход оленя, Мельник Васильевич отточенным лезвием срубает под корень тощие березки. Однажды он поленился, посчитал за излишний труд прорубать дорогу, и тайга преподала ему жестокий урок. Острый сучок впился в правый глаз, повредив роговицу. Зрение так и не восстановилось. Слабое, но утешение: на счастье, Мельник Васильевич — прирожденный левша.
Попутно об именах. Давали их эвенку, вооружась святцами, советами друзей и другими подручными средствами. Отсюда Мельник, Ева, Поликарп. С обладателем имени Поликарп, молодым, 1953 года рождения, оленеводом Куркогиром вообще произошел казус. Родители нарекли Поликарпом. Когда настала пора получать паспорт, выяснилось, что метрики утеряны. Долго рылся в архивах Поликарп, пока не сыскал справку из роддома. Медики почему-то решили осовременить имя и записали его как Владимир. Паспортистка доверилась справке из роддома. Так и откликается сейчас Куркогир и на Поликарпа, и на Владимира. Тунгусский род Куркогиров, впрочем как и многие другие, ведет свое название от тотемов — культа животного. В давние времена, правда, была иная транскрипция — Дюкугир, от дюкун, что значит выдра.
Однако мы несколько отвлеклись от охоты, от супружеской четы Ивановых. У нее, надо сказать, четкое разделение труда, специализация. Мельник Васильевич — соболятник, Татьяна Ивановна промышляет белку.
Как бы ни шарахалась из стороны в сторону капризная мода, меняя нейлон на полиэстр и прочие «лоны» и «эстры», соболь во все времена ценился высоко. Бояре и боярыни, да и придворные рангом помельче, на торжественных приемах неизменно появлялись в отделанных соболиным мехом одеждах и шапках. Эмиссары парижских и лондонских домов мод, законодатели вкусов в Европе,— неизменные участники пушного аукциона в Ленинграде. А уж о русской красавице и говорить не приходится — всегда ей была к лицу шапка, отороченная собольим мехом.
Охота на соболя — сложное искусство. Впрочем в изложении Мельника Васильевича, собеседника крайне скупого на фразу, все это выглядит просто, дословно так:
— Надо утром встать пораньше, вернуться попозже, к ночи. Больше ходишь — больше убьешь. Ну, следы, конечно, знать надо. Собаку надо. Ружье хорошее. Пожалуй, все…
Соболь любит кедровые, сосновые леса, богатые шишками, где в изобилии водится лакомая добыча — боровая дичь, заяц, бурундук, он предпочитает гористые склоны, чтобы в минуты опасности укрыться в каменистых россыпях.
Опытный глаз легко угадывает следы. Ночные промерзают глубже, чем дневные, на плотном снегу они тоньше, чем на рыхлом. Если зверек пробежал недавно, час назад, то след блестящий, рассыпается при первом прикосновении, если прошли сутки, то след тусклый, его можно выковырнуть шестом целым комком — слепком. На кормежку соболь бежит целеустремленно, едва не по ниточке, легким упругим шагом, а во время жировки делает скуки то в одну, то в другую сторону. Танцует…
Тайга, крупная эвенкийская лайка, взяла след… Заливистый лай становится все глуше и глуше, но вот, кажется, он перестал удаляться. Иванов погоняет оленя. Собака загнала соболя на дерево, она свое дело сделала, теперь очередь за хозяином. Зверек притаился в густой кроне дерева, устремив на лайку глаза-бусинки. Мельник Васильевич снимает с плеча карабин…
По семьдесят соболей добывает за сезон Иванов. Иные даются сравнительно легко, иного приходится преследовать неделю. То спрячется в дупло и, когда охотник уже посчитает, что добыча в руках, неожиданно выскакивает из запасного хода; то укроется в каменной гряде, откуда надо выкуривать дымом, ставить обмет, то есть сетку.
Есть в округе свои чемпионы. Михаил Николаевич Курейский из поселка Ошарова многократно удостаивался званий «Гвардеец пушного промысла», «Лучший охотник Эвенкии». Он мастер капканного лова. Десятки амбарчиков стоят на его участке. Амбарчик-сруб с отверстиями, через которые проникает вовнутрь соболь, привлеченный запахом корма. В состав приманки входят внутренности боровой дичи, рыба, кедровые шишки, а также шоколадные конфеты и… тройной одеколон. Подступы к амбарчику уставлены капканами. По сто двадцать соболей и чуть менее белок сдает ежегодно государству Курейский.
Свои повадки и у белки. Здесь тоже нужно быть следопытом. Не доходя до гнезда (гайна) метров сто, зверек добирается до него не по земле, а верхом, прыгая с дерева на дерево. Надо обладать острым глазом, чтобы по опавшей хвое, мелкому снежному пуху верно определить направление. За долгие годы, проведенные в тайге, Татьяна Ивановна выработала безошибочное чутье.
В этом году Ивановы выезжали на охоту втроем — вернулся из армии сын Павел. Пока у Павла нет отцовской сноровки, за зиму добыл двадцать соболей, но опыт, как известно, дело наживное.
…Огромная сковорода, корда, стоит на раскаленных углях. Дразнящий аромат издают толстенные, по особому приготовленные лепешки. Молча, сосредоточенно ест охотничья семья. Завтра до восхода солнца все трое уйдут в тайгу, на промысел. Принеси им удачу, день завтрашний!
Под крылом самолета, взявшего курс на Красноярск, проплывают, как в киноленте, синие горы и серебристые реки. Под гул мотора листаю мысленно страницы прошлого и настоящего Эвенкии.
Енисейский Север — печально знаменитый в прошлом Туруханский край, место ссылки передовых людей царской России. Я, М. Свердлов, К. А. Новгородцева-Свердлова, И. В Сталин, Г. И. Петровский, С. С. Спандарян — когорта пламенных революционеров в тяжелейших условиях каторги несла забитому местному населению идеалы рабочего класса, гневно восставала против чудовищной эксплуатации «инородцев».
«Рыцари «первоначального накопления», — писал Я. М. Свердлов в одной из статей,— не брезгуют никакими средствами — одним из главных до сих пор была водка,— чтобы кабала не только не ослабевала, но даже превращалась в вечную. Не приходится и говорить, что чем дальше в глубь края в тундры, тем эксплуатация становится сильнее и тем более безобразные формы она принимает».
На квартире Я. М. Свердлова в марте семнадцатого года состоялось собрание ссыльных, принявшее лаконичную резолюцию; взять власть в свои руки. Пристава арестовали, создали военно-революционный совет.
Тернистым путем шло на эвенкийской земле утверждение нового порядка. Промыслы, и без того слабо развитые, были вконец подорваны засильем колчаковщины, коренное население вымирало. Туземные князья, шаманы, не стесняясь в средства*, цеплялись за ускользающую из их рук власть. Первые Советы — в этом специфика Севера — создавались на основе рода. В конце двадцатых — начале тридцатых годов появились первые производственные товарищества.
Впервые, все впервые… Первая культбаза на советском Севере основана в Туре в 1927 году. Она представляла из себя, говоря по-современному, культурно-медицинско-бытовой комплекс: школа-интернат, Дом туземца, больница, ветеринарная лечебница, баня-прачечная. От первобытной культуры — к социалистической, гигантский прыжок через тысячелетия.
Взгляд в прошлое, не столь уж далекое, позволяет зримее ощутить перемены. Издревле у эвенков существовал обычай покупать жену, причем не одну. Еще в начале тридцатых годов нашего столетия жених мог приобрести подругу жизни за три ведра спирта и трех оленей. Согласия «товара», естественно, не требовалось.
В Байките мне довелось быть на собрании, на котором отчитывался о своей работе депутат Верховного Совета РСФСР. На трибуну взошла молодая симпатичная эвенкийка — заведующая песцовой фермой Христина Ермолаевна Ботулу. Спокойно, деловито, не прибегая к ораторским приемам, она рассказала о строительстве новых домов, больниц, школ в округе, о своей работе в комиссии Верховного Совета РСФСР, о том, что удалось сделать по наказам избирателей. Негромкий голос ее держал зал в напряжении.
И опять-таки, сидя на собрании, вспомнил, что в 1929 году мужчины стойбища на Чуне, притоке Подкаменной Тунгуски, предъявили ультиматум уполномоченному комитета Севера: если будет приглашена хоть одна женщина, они немедленно покинут собрание, ибо всем известно, что «у бабы ума нет». Прошло каких-то пятьдесят лет — секунда на часах человечества,— и вот впервые в истории Эвенкии ее народ представляет в парламенте республики женщина. Представляет уверенно, с достоинством.
Земля эвенкийская богата: здесь зарегистрировано около двух тысяч месторождений и рудопроявлений. Они пока слабо разведаны, освоение их только начинается, хотя стоит упомянуть, что округ дает половину необходимого стране высококачественного графита, полностью обеспечивает промышленность исландским шпатом — оптическим кальцитом. Далеко окрест видны огненные факелы — идет интенсивная разведка перспективных запасов нефти и газа.
Буровые вышки и олени. В этом видится символика края. Технический прогресс неумолим, но нельзя, чтобы он подминал под свою колесницу такие промыслы, как охота, оленеводство, рыболовство — все, чем славен Север испокон веков. С глубоким чувством удовлетворения вчитываюсь я в строки «Основных направлений экономического и социального развития СССР на 1981—1985 годы и на период до 1990 года», где прямо сказано: «Усилить внимание к оленеводству…» Забота об охране природы, ее животного и растительного мира, возведена ныне в ранг государственной политики.
…Проплывает под бортом самолета Эвенкия.
