С нами, бывшими фронтовиками, такое бывает. Вдруг из-за какого-нибудь пустяка наплывут воспоминания, и глаза видят не то, что перед ними, и уши слышат совсем иные звуки и голоса.
Я шел по залитому солнцем оренбургскому базару, заваленному овощами, арбузами, дынями, сквозь невообразимый крикливый шум. Мне нравилась эта базарная громкоголосая суета, немудреные шутки продавцов и покупателей, смех, беззлобная перебранка.
Я шел и радовался богатым дарам оренбургской осени, как что-то тонко зазвенело в голове и, казалось, внезапно пропал базарный шум. Я чувствовал только запах яблок.
С усилием стряхнув оцепенение, взглянул на длинный прилавок, сплошь заваленный яблоками самых различных сортов. Ближе других продавцов за прилавком стояла сухонькая старушка и, улыбаясь, что-то тихо говорила мне.
Я остановился. Не знаю, сколько минут я стоял, сколько времени был не на осеннем базаре восьмидесятого года, а в жаркой осени сорок первого.
Август месяц в днепровских степях раскален южным солнцем,, пропитан терпким запахом перезревшей пшеницы. Лишь короткие ночи приносят недолгую прохладу, но не снимают в сердцах людей тревоги за судьбу Родины.
Однажды на рассвете меня вызвал в штаб командир дивизии.
— Слушай приказ, комбат. Вот деревня Анновка,— говорил он, показывая карандашом место на карте.— Но западному скату вот этой высоты занять оборону своим батальоном. Усиливаю батальон пушечной противотанковой батареей, двумя 120-миллиметровыми минометами и взводом противотанковых ружей. Больше но могу. Приказываю продержаться до 24 часов!
— Есть, продержаться до 24 часов! — ответил я.
Комдив обошел с-тол и протянул мне руку.
— Хочу, чтобы ты понял: продержишься до 24 — дивизия выполнит свою задачу, а иначе…
— Продержусь, товарищ полковник!
— Продержись, кровь из носа, а продержись,— сказал полковник, глядя мне в глаза, потом добавил: — Даст бог, как говорят наши деды, свидимся.
К Анновке батальон подошел к полудню. Она была наполовину сожжена авиацией противника. Время на подготовку оборонительного рубежа батальона оставалось мало: противник где-то совсем близко, надо торопиться. Мы с заместителем по политчасти капитаном Васиным, наспех осмотрев поле предстоящего боя, остановились у подножья безымянной высоты, покрытой колхозным садом, показали районы всем ротам и своим средствам усиления.
Все взялись за лопаты, вслушиваясь в непривычную и тревожную тишину. Я и капитан Васин направились к небольшому домику, белевшему в глубине сада. Прошли с полсотни метров. Крепкий яблочный аромат, поднимавшийся от буртов собранных зрелых украинских шафранов, окутывал нас.
Из беленького, как снег, домика вышла старая бабушка в серой юбке и изрядно засаленной кофте синего цвета. Голова ее была покрыта темным платком, из-под которого недружелюбно смотрели на нас два подслеповатых черных, как у цыганки, глаза. Я по русскому обычаю поздоровался со старухой. Не ответив на мое приветствие, она злобно заговорила:
— Довоевались, дозащищались, командиры. Землю родную кидают супостатам. Народ катам во власть отдают.
— Ты что, бабка?— поднял руку Васин, как будто защищаясь.— Мы жизни не жалеем.
— Там !— хрипло крикнула бабуся, указывая покривившимся, загоревшим до черноты пальцем на запад.— Там надо было жизни не жалеть. Всю Украину отдали! Жизней они не жалеют! Чьих? Чьих жизней? Наших! И детей наших!
— Вот что,— сказал я строго,— вам, бабка, уходить надо. Здесь бой будет.
— Мне уходить?! — буквально завопила старуха,— Мне?
Она с силой топнула босой ногой по земле.
— Тут прадед мой, деды мои! Батько и маты… Тут… Стыда у вас немае! — И ушла в дом.
— Н-да,— протянул Васин,— не бабка — трибунал.
Скоро бабуся возвратилась из своего домика к нам; принесла, кажется, самых лучших яблок, какие были в саду.
Спустя примерно час над нами вытянулись гуськом «юнкерсы», а вслед за этим бомбы посыпались на землю. С каждой секундой нарастал скребущий по нервам прерывистый звук, словно в воздухе медленно пилило огромное количество пил и каждая ныла с тупым, злобным усердием, с отвратительной заданностью, раздирая, распиливая жаркое, гулкое небо над полем боя. Танки ринулись в атаку. Стреляли на ходу и потому стреляли плохо. Снаряды рвались с большим перелетом и недолетом, а многие своими взрывами уничтожали бабушкин сад.
До танков оставалось четыреста — пятьсот метров, когда я дал сигнал — красную ракету. В ту же секунду ударили противотанковые пушки, ПТР (противотанковые ружья), минометы, станковые и ручные пулеметы, раздались выстрели винтовок, застрочили автоматы. Все они били по своим целям.
Два танка были подбиты с первых выстрелов, загорелся бронетранспортер, за ним другой.
С КПП хорошо была видна пушка, которой командовал коммунист, сержант Рожков. Меткие выстрелы. Орудие, вздрогнув, подпрыгивало на месте.
— Ай, молодчина! — воскликнул Васин. Еще два танка вертелись волчком на месте, и их тут же подожгли бронебойщики. Автоматчики, не выдержав нашего огня, залегли в высокой пшенице, да и танкисты не имели больше желания атаковать наши позиции. Оставшиеся шесть танков, огрызаясь пушечными выстрелами, стали пятиться назад, потом развернулись и на крейсерской скорости ушли за высоту, на хорошей скорости бежали sa ними автоматчики, куда шибче, чем в нашу сторону.
— С ходу, мерзавцы, хотели нас сбить,— сказал Васин,— да обмишулились. Дали им прикурить!
— Погоди радоваться,— ответил я.
Мы понимали, что неудавшаяся с ходу вражеская атака повторится в ближайшее время. И готовились к ней. Едва мы успели пополниться боеприпасами, подобрать раненых, как начался довольно мощный, хотя и короткий артиллерийский налет по нашим позициям.
Вражеский артналет принес нам большой ущерб. Мы потеряли одну пушку, три ротных миномета, два пулемета и другое оружие. Немало появилось раненых и убитых. Танки и автоматчики опять пошли в атаку. Поредевшие роты батальона до предела напрягали силы и героически бились с врагом. Алеша Рожков подбил еще один танк, но досталось п его расчету: два артиллериста были убиты, третий тяжело ранен. Да и сам Алеша мог действовать только правой рукой, но он не покинул ноле боя. Подносил снаряды, заряжал пушку, наводил в цель и стрелял. Стрелял дерзко и метко.
В критический момент боя одному тапку удалось прорваться через наш передний край. Он шел прямо па КПП, еще одна-две минуты, и мы очутимся под его мощными гусеницами.
Красноармеец храбрый, белорус Андрей Тышкевич взял в своем окопчнке связку гранат с двумя зажигательными бутылками, перевалился через бруствер и пополз навстречу тапку. Чтобы бросить связку наверняка, он быстро встал во весь рост и точно швырнул ее в цель, но и сам рухнул, прошитый пулеметной очередью, а вражеская машина с разорванными на куски гусеницами пылала огнем.
Бронебойщик рядовой Кравченко, украинец по национальности, из Днепропетровска, огнем из своего ружья уничтожил бронетранспортер. И вторая атака врага не умела успеха.
В эти минуты из сада вышла паша бабуся Ветерок шевелил ее седые пряди, и она напоминала Мать-Родину, изображенную па плакатах. В руках она несла две корзины яблок. Сгибаясь под тяжестью груза, она направлялась к окопчикам через воронки под взрывами бомб, мин и снарядов. Высыпала яблоки, огляделась но сторонам и во всю мочь закричала старческим голосом:
— Бейте, бейте нечистую силу, бейте этих иродов!
После небольшого перерыва опять зазвенел ее голос:
— Простите меня, мои детки! Эх, старая я дура, да что ругала вас… Бачу… Германцы дорого платят за Расею. Знышуйтэ их, да сохранит вас бог,— гневно звала бабуся батальон на подвиг.
— Вот она какая! — с чувством радости сказал Васин. И тут же послал бойца, чтобы тот увел бабушку с поля боя. А старуха плакала. Плакала за поруганную батьковщину, за смерть солдат и офицеров из батальона. Вражеские нули вихрили землю, поднимали фонтанчики пыли, но ни одна не тронула ее, шагавшую с чуть приподнятой головой. А когда она проходила мимо КПП, все находившиеся там смотрели на нее, как зачарованные.
В тот день батальон отразил четыре атаки фашистов, отбил из последних сил. Пятую атаку помог отразить нам родной ветер, задувший в сторону немцев,— мы подожгли поле перезревшей пшеницы. Фашисты не рискнули лезть в море огня, обильно приправленного огнем нашего оружия.
Тяжелы были наши потери: погибли смертью храбрых большинство командиров взводов, два командира роты, капитан Васин, более половины бойцов батальона… Но приказ командира дивизии был выполнен.
Горела степь, рвались снаряды, клубы дыма закрывали горизонт. Украинское солнце— большое и багровое — медленно погружалось в эту муть.
Был получен приказ на отход батальона.
— Скажи комбату, что я прикрою отходящих своим огнем,— ответил сержант Рожков посыльному из штаба и по-прежнему ловил в панораме вражеские цели. В эту минуту на наш правый фланг заходил танк. Алеша послал в него последний снаряд.
Танк вздрогнул, загудела броня, зайчиками побежали языки пламени, увеличиваясь в размерах.
И тут Рожкову показалось, что он сходит с ума… Прямо на него шла бабушка с корзиной яблок. А от разбитого орудия родной батареи во весь рост, пошатываясь из стороны в сторону, шел к нему окровавленный артиллерист, прижимая руками снаряд к своему телу, а потом упал на землю.
Бабуся засуетилась, припала над артиллеристом, но помощь ему была уже не нужна. Вслед за этим на месте, где стоял израненный артиллерист Алеша, а бабушка на коленях стояла у ног погибшего батарейца, раздался резкий взрыв тяжелого вражеского снаряда. Поднялся черный столб земли, сразу поглотивший всех троих и последнее орудие из батареи.
Над ночной рекой, пересиливая запахи недавнего боя и пота смертельно уставших людей, повеяло бодрящим ароматом сада…
Бабушкины яблоки… Надолго запомнились мне. На всю жизнь…
