Отцу посвящаю
1 .
Природа заторопилась этой осенью с увяданием: было начало сентября, а листья на деревьях уже сплошь желтые. Они еще цепко держались за ветки; округлые кроны берез красиво пышнели в их наряде, однако мало-помалу листья опадали под несильными ветровыми всплесками, пестро выстилали высохшую при устоявшихся погожих днях землю. ,
Накатанная колея проселка, бежавшая сначала среди одиночных полевых деревьев, нырнула в янтарный лиственный лес. «Уазик» аккуратно, точь-в-точь повторил изгиб дороги, и машина поплыла между стволов, под нависающими ветками.
— Для маскировки лучше места не придумаешь,— сказал сидевший за рулем сержант Гнездилов.
Углубленный в свои мысли, Шатохин не сразу понял, о чем это сержант.
— Для маскировки? — переспросил. Тут же сообразил: ну конечно, милицейский «уазик» — в тон увядающей листве. Он живо представил, как это выглядит: мчащийся по лесу в пронзительно желтом убранстве желтый «уазик». А что, зрелище эффектное.
— Остановимся, товарищ старший лейтенант,— попросил Гнездилов.— Тут шагах в трехстах,— он отнял от руля руку, махнул вправо,— старый вырубки. Опенков — видимо-невидимо. .
Шатохин заметил: на коленях у сержанта появился полиэтиленовый мешок; сквозь пленку тускло посвечивает закругленный носик столового ножа. Улыбнулся: сержант заранее предвкушал удовольствие от грибного сбора, попробуй — откажи.
— Имеем полное право, товарищ старший лейтенант,— продолжал упрашивать Гнездилов.— Начало второго, обеденный перерыв. До райотдела доберемся, все равно на обед время положено. А мы его на грибы потратим, а?
— Давай,— согласился-разрешил Шатохин.
Гнездилов мигом вырулил с колеи, на радостях тормознул перед кустом шиповника так резко, что Шатохин чуть было не стукнулся лбом о ветровое стекло. Лежавшие в машине лодочные моторы от внезапного толчка глухо звякнули.
— Легче. «Вихри» побьешь. Взяли целыми, лом привезем,— недовольно сказал Шатохин.
— А что им сделается? Железяки,— беспечно ответил сержант. С той же быстротой, с какой остановил машину, он вылез из кабины, встал у раскрытой дверцы.— Пойдемте?
— Иди. У машины побуду,— сказал Шатохин.
— Я быстро,— сказал сержант и, кинув на водительское сиденье китель, бодро зашагал прочь от дороги.
Шатохин, оставшись один, отворил заднюю дверцу, окинул взглядом лодочные моторы. Их было трж, и один закатился под сиденье. Од потянул его за винт к себе, перевернул на другой бок.
«Вихри» были крадены, их предстояло вернуть владельцам. Пять дней назад, в предпоследний день августа, в одно утро поступило в милицию сразу три заявления о пропаже моторов. Найти похитителей не удалось. А вчера вечером в райотдел по почте пришла анонимная записка, в которой сообщалось, что моторы следует искать в двенадцати километрах от Иежмы, среди пакетов готовых шпал. Начальник райотдела майор Звонарев, подумав, распорядился съездить на шпалозавод, посмотреть и, если впрямь моторы обнаружатся, забрать их. И вот они, все три «вихря».
Не заметно, чтобы моторы разбирали, заменяли какие-то детали. Тем более неясно, зачем кому-то они потребовались, причем в таком количестве, сразу три. Загадкой было и то, почему притащили и бросили моторы именно на территории завода, а не где-нибудь на таежном берегу в кустах, где почти никакого риска встретиться с людьми. ,
Обо всем этом сейчас и следовало бы думать Шатохину, однако мысли его были о другом. Когда забирали «вихри», рабочие, человек пятнадцать, вслед за теми, кто был приглашен в понятые, подошли посмотреть на необычное зрелище, встали полукругом в некотором удалении, вполголоса между собой толковали событие. И вот в этом приглушенном нестройном разговоре выделился один голос.
— Нет, надо быть законченным идиотом, чтобы в Сибири, в особенности в этих диких краях, воровать. Нужны деньги, так только руку протяни — на каждом кусту по рублю, не меньше, висит. Лень! Не хотят. Поражаюсь.
Голос принадлежал одетому в брезентовую защитного цвета робу парню лет двадцати, голубоглазому, с тонкими чертами лица и светлой маленькой бородкой. Шатохин, занятый составлением протокола, коротко посмотрел на парня и вернулся к записи.
Фраза как фраза, обычная, вполне подходящая к случаю. Сразу она не особенно и привлекла внимание. Шатохин не мог объяснить себе, с чего вдруг позднее она всплыла в памяти. И теперь, стоя около машины, продолжал думать об этих словах.
Он захлопнул дверцу; медленно, глядя себе под ноги, побрел от «уазика». Грибы попадались и здесь — волнушки. Шатохин срывал их, нанизывал на прутик, пока не наткнулся на крупную муравьиную кучу. Хозяева ее, почуяв тепло, раскрыли все поры, шустро сновали туда-сюда. Шатохин присел на корточки, положил свой прутик на кучу, ждал, пока муравьи облепят его. Стряхивал муравьев и опять клал прутик с грибами на кучу. Занятие бессмысленное, зато отвлекало. Скоро оно надоело. Шатохин перебрался на залитую солнцем полянку, сел, прислонись спиной к березе, и подставил лицо солнечным лучам. Сидел неподвижно с закрытыми глазами, слушал шорох листьев.
Открыл глаза, повернул голову на шум. Гнездилов возвращался. Вместительный, ведра на четыре полиэтиленовый мешок, который он тащил, был полон грибов.
— Я же обещал быстро,— возбужденно-весело говорил шофер. — Быстро?
Шатохин взглянул на часы: водитель отсутствовал каких-то полчаса. Кивнул согласно.
— Там опеночный кошмар,—счастливо, по-ребячьи взахлеб продолжал говорить Гнездилов, устраивая в машину мешок.— Все облеплено. Срезать успевай. Семьи — по полведра на пню. В армии по охоте так не скучал, как по грибам. Снилось даже, как беру, прямо охапками. Неужели всего этого скоро не будет, просто не верится.
Сержант имел в виду затопление Нежмы и окрестностей в связи со строительством ниже по реке гидроэлектростанции.
— Саша,— Шатохин поднялся, стряхивая прилипший мусор, подошел к машине,— ты запомнил парня с бородкой?
— Того чудака, который говорил про рубли на кустах?
— Да.
— Запомнил, конечно.
— И как он тебе?
— Нормально. Дело, по-моему, говорил. У меня дядька с женой в Бирилюсском районе живут. Там болота — у вертолета горючего не хватит облететь. Так они вдвоем прошлой осенью одной клюквы-ягоды на три тысячи сдали, в армию мне писали… А вы что, думаете, этот парень к моторам имеет отношение?
— Не знаю… Давай-ка заводи машину,— распорядился Шатохин, заметив, что сержант не прочь потянуть время, побыть лишние минуты в лесу.
2.
Дела после возвращения со шпалозавода закрутили. Пока допрашивали свидетелей вчерашнего — средь бела дня — взлома продуктового киоска на окраине Нежмы, пока встречался с владельцами моторов, к затененному рдяными рябиновыми ветками окну кабинета подступили сумерки. Пора было заканчивать работу…
Парень с его сентенцией о нелепости воровства в таежном краю не забылся. Шатохин даже подосадовал на себя. Дались ему, в самом деле, эти случайные слова. Что в них из ряда вон выходящего? Природа тут действительно щедра на дары, не поленись, и с деньгами будешь. Верно, пожалуй. Так что же задело? Интонация не понравилась? Мало ли кто каким тоном свою мысль выразит. На все обращать внимание… .
Несколько минут Шатохин еще посидел, постукивая карандашом по столу, потянулся к телефонному справочнику. Полистал, нашел фамилию — Юров. Это был начальник цеха на шпалозаводе. В сотне метров от его летней бытовки нынче и обнаружили «вихри». Пока Шатохин находился на заводской территории, Юров сопровождал его. .
В трубке Шатохин сразу узнал уверенный хрипловатый голос начальника цеха. Назвался, спросил:
— Александр Иванович, можно справку навести у вас?
— Давайте.
— Человеком одним интересуюсь. Самый молодой, пожалуй, там среди всех был. С бородкой.
— Ну-ну. Понятно, о ком вы. Он еще речь какую-то произнес, когда моторы на свет божий вытащили. Вы о нем?
— Вот-вот.
— Сергей Лагунов. Электриком работает.
— Из местных?
— Сезонник. Работящий в общем-то парень… Что еще о нем сказать? Будто бы студентом был. В технике хорошо разбирается. Линия бревно-подачи барахлила, так он с двумя мужиками, тоже временными, отладил. Как часики теперь. Это вам нужно?
— А что его сюда привело?
— Кто его знает. Что всех сюда приводит? Деньги, романтика.
— Много получает?
— Все относительно. Триста по нашим меркам много? Месячные премии я им дважды по сотне выписывал. За модернизацию линии.
— Не слышали, чем в свободное время занимается? Дружит с кем?
— А вот этого не скажу, увольте. Триста с лишним человек в цехе. Мы завод в заводе, так нас называют. Своих, кадровых, я, конечно, знаю. А сезонниками, кто чем дышит, простите, не интересуюсь. Могу посоветовать обратиться к Гале Молокановой.
— Кто эта Галя?
— Воспитательница в нашем общежитии. Боевая девчонка, молодец. Не мне вам объяснять, какая публика в общежитиях встречается. И она, знаете, ими так лихо командует. Удивительнее всего, что слушаются.
— Спасибо за совет. А разговор наш, надеюсь, останется между нами.
— Обещаю… Значит, заподозрили Лагунова в краже моторов. Зря, по-моему. Не из той он категории. Хотя не мне судить.
Юров положил трубку.
«Не из той категории»,— повторил про себя Шатохин. Любопытно, из какой же Лагунов категории? А может, ничего заслуживающего внимания? Парень, как тысячи других?
Ладно, раз уж принялся, надо до какого-то итога довести. Тем более, Юров подсказал, к кому обратиться.
В общежитии был всего один телефон — коменданта. Долго не отвечали. Наконец женский голос проговорил в трубке: «Слушаю». По прерывистому дыханию нетрудно было определить — на звонок бежали.
— Можно мне Галю Молоканову?
— Нет,— непререкаемо ответил голос.— Она занята. У нас концерт в красном уголке начинается, праздник встречи с осенью. А вы кто?
Шатохин назвался по фамилии. Прозвучало слишком официально. Он поспешил добавить:
— Алексей.
— Так приходите к нам на праздник, Алексей. Извините,— в трубке потекли гудки.
Шатохин улыбнулся, покачал головой. Было что-то неприятное в том, как с ним поговорили: торопливо, с нескрываемым желанием поскорее отделаться и вместе с тем тепло, доброжелательно. Что ж, Галя Молока нова на месте, это он узнал, а разговор с ней все равно не телефонный. Надо идти. Тем более, даже приглашение получил.
Дверь кабинета открылась. Лейтенант Акаченок встал в дверях, вопросительно посмотрел, мол, едем? Они были соседями, у лейтенанта свой «Москвич», и после работы он заходил за Шатохиным. Лейтенант очень кстати задержался, Шатохин обрадовался.
— Не хочешь в общежитии шпалозавода на празднике встречи с осенью побывать? — спросил Шатохин, быстренько убирая со стола бумаги.
— Какой там праздник!— отмахнулся Акаченок.-— Картошку надо помогать копать тестю. Хоть пять рядов до темноты успеть.
— А я пойду. Только заскочу домой переодеться. Подбросишь?
Достаточно вместительный красный уголок был полон, толпились и в распахнутых настежь дверях. Концерт длился уже не первые минуты: с танцев не начинают, а из красного уголка доносился басовитый плясовой наигрыш баяна и дробный лихой перестук каблуков. Баянист, видно, знал толк — не заглушал ритмичного рисунка танца.
Шатохин решил последовать примеру одного из жильцов — тот с табуреткой в руках протискивался в зал. Выпросил у пожилой вахтерши стул и не без усилий оказался в числе зрителей.
Над сценой была протянута узкая полоска белой материи с девизом праздника: «Я не видел, я не знаю замечательней поры: пала осень золотая…» Буквы мозаично старославянской вязью сложены из пестроцветных листьев, приклеенных к ткани. Сцену украшали несколько багряножелтых берез и осинок.
Танцоры, пока Шатохин пристраивал в тесноте свой стул, закончили выступление и покинули сцену. Баянист, немолодой мужчина в косоворотке, поиграл еще недолго и тоже ушел. На сцену поднялась девушка, одетая в джинсы и свитер, с черными, собранными на затылке в узел волосами. В руках у нее была гитара. Около деревьев стояла лавочка. Девушка села на нее, с улыбкой посмотрела на зрителей, немного склонила голову и дотронулась пальцами до струн. Трех аккордов было довольно, чтобы понять: инструментом она владеет свободно.
Переборы гитары тугими волнами поплыли в зал.
«Здорово Галка играет»,— услышал Шатохин восхищенный шепот.
Воспитательница? Галя Молоканова? Похоже, — она.
Ему не хотелось думать, что он пришел по делу. Сейчас он был просто слушателем. А девушка словно пожелала наградить его за этот приход. Она поднялась со скамейки, подошла к самому краю сцены, запела:
…А когда над тобою, город мой,
листья желтые потекут,
мне в особенности дорого,
что опять я с тобой, я — тут…
Голос у исполнительницы был низкий, грубоватый, но приковывал твердой законченностью интонаций, надежностью.
В твои улицы, как в спасение,
погружаюсь я вновь и вновь.
Ты и первая, и единственная,
и навечная любовь.
Девушка, закончив петь, читала стихи об осени
— Тютчева, Окуджавы, Пастернака, Блока — вперемешку, не называя авторов, лишь отделяя одного от другого несколькими негромкими аккордами.
Шатохин слушал и не слушал, находился под впечатлением песни. Она напомнила ему университетские годы. Песню эту знал весь юрфак, а, в их группе она была любимой. Съезжались в Воронеж после стройотрядовского лета, когда город был в осеннем наряде, и в первый же вечер отправлялись всей группой бродить по Кольцовской, по Первомайскому саду, по Петровскому скверу. Словно окрашенные охрой, желтели листья дубов и лип, пятипалых канадских кленов. С высокой кручи светился нитями огней переброшенный через водохранилище Чернавский мост, просторно распахивалось за ним зарево Левобережья. Староста и первый друг Шатохина Андрей Егоров аккомпанировал на гитаре, и пели все вместе раскованно, охваченные любовью к городу: ты и первая, и единственная, и навечная любовь…
Андрей теперь в Воронеже, в транспортной прокуратуре. Приезжал прошлым летом погостить на недельку…
Воспитательница под дружные хлопки сошла со сцены, вокруг деятельно принялись готовиться к танцам. Шатохин пережидал, пока схлынет суета, оглядывался. Трое-четверо из тех, кто присутствовал утром на выемке моторов, находились тут. Парня с бородкой, Лагунова, что-то невидно.
Воспитательница стояла около сцены в обществе двух парней, и Шатохин направился к ней.
— Здравствуйте, Галя,— он отвел ее в сторонку.— Я звонил вам перед самым. концертом.
— А, конечно, конечно,— живо откликнулась девушка.— Я вам и отвечала. Алексей Шатохин вас зовут, точно?
— Точно. Выходит, вы о себе сказали, что вас нельзя позвать к телефону?
Секунду девушка недоуменно глядела на него, потом, очевидно, вспомнив, рассмеялась.
— Извините, всегда перед выступлением очень волнуюсь, говорить ни с кем не хочется. Поэтому так и получилось. Так зачем я вам, Алексей, понадобилась?
Заработали во всю мощь динамики. Начались танцы.
— Может, найдется уголок потише? — спросил Шатохин.
— Пойдемте в комендантскую, если так нужно.
Воспитательница повела его в правое крыло общежития. Отперла дверь, выкрашенную не в масть остальным синей краской, жестом пригласила войти.
— Я из милиции, Галя,— Шатохин предъявил удостоверение, заметил, как посерьезнело лицо воспитательницы.— Интересуюсь одним человеком. Лагуновым.
— А что он натворил?
— Обязательно натворил,— постарался удержать непринужденный тон Шатохин.— Может, просто любопытствую, так сказать, в профилактических целях.
— На других почему-то это любопытство не распространяется,— девушка усмехнулась. Прозвучало резонно. Шатохин сразу не нашел, что ответить. Воспитательница, впрочем, и не ждала.— Ну да, кажется, я догадываюсь. Ребята рассказывали нынче, на участке краденые моторы нашли. Но Лагунов-то здесь при чем?
— Вы его хорошо знаете?
— Как хорошо узцаешь за три месяца? Не больше, чем других, наверно. Но все-таки видно человека, на что способен.
— А что он за человек? Юров говорит, будто вы каждого досконально знаете.
— Так уж и каждого… Ничем особенным не выделяется. Они ведь смену отработают, потом отсыпаются. Сверхурочные часто. Так что Юрову лучше бы не отсылать ко мне. Хотя, знаете, точно могу сказать, что он не трус… На моих глазах было… около месяца назад. Двое парней у нас подвыпили и один на другого с ножом кинулся. Из-за девчонки. Не буду называть, кто именно. Все оцепенели, а Сергей встал между ними и стоял хоть бы что, пока не разошлись.
— А у него девушка есть?
— Не замечала. По-моему, нет. Он вообще какой-то равнодушный, наверное. Пережидает. Ничего удивительного, сезонники многие так живут. Денег заработают и айда на материк.
— Родственников у него нет в этих краях?
— Нет. У него вообще родственников мало. Мать да сестра в Бийске. Дед был, да умер весной.
— О, видите, какие подробности.
— Это по случайности. У него мать заболела, телеграмма в общежитие пришла. Он без содержания неделю брал, ездил проведать, перед отъездом жаловался: если стрясется что с матерью, одна сестра на всем белом свете останется.
— Давно это было?
— Да числа тридцатого вернулся. Или даже тридцать первого. Точно, вечером он мне с чемоданом повстречался, сказал: «С приездом меня», я еще спешила форму младшим своим сестрам к школе готовить. Даже не спросила, как у него дома. Но по лицу видно было — в порядке. Это вам нужно?
Шатохин кивнул, после короткой паузы спросил:
— Галя, а как относятся к Лагунову в общежитии?
— Я же говорю, он не сильно стремится заводить знакомства. Ну, Середкин, Власов к нему заходят. Тоже временные рабочие. Они что-то мастерят вместе. С этим видела еще… забыла фамилию, необычная такая,— воспитательница вопросительно, словно ждал подсказки, посмотрела на Шатохина.
Он виновато развел руками: дескать, ничем
не могу помочь.
— Да! Як фамилия.
— Як? — недоверчиво переспросил Шатохин.— Может быть, Мулл?
Молоканова засмеялась беззвучно, согласно закивала.
— Верно, Мулл. Как я его еще буйволом не назвала. Он на катере работает, плоты водит.
Шатохину дальнейших пояснений не требовалось. О капитане «Костромича» Григории Федоровиче Мулле ему было известно не понаслышке. Познакомился в середине августа, когда вызывал повесткой для объяснения. Накануне был звонок в милицию от механика ремонтных мастерских Бутакова. Мастерские стояли на самом берегу, и речники, когда требовалось, запросто пользовались станками, вытачивали нужные детали. И вот, проходя мимо Мулла, Бутаков заметил, что тот мастерит отнюдь не деталь для катера. Подскочил со словами: «А вот оружие изготавливать, пока я здесь хозяин, не позволю». Мигом вытурил Мулла из мастерских и сообщил в органы, чтобы впредь было не повадно. По словам Бутакова, капитан «Костромича» работал на токарном станке с винтовочным стволом. Мулл не отказывался, что растачивал именно ствол. Но не винтовочный — это старику сослепу пригрезилось, от допотопного охотничьего ружья. Нашел под крышей дома. Ствол ружья внутри коррозия изъела. Хотел выбросить, да жалко стало, зачем добру пропадать. Решил ржавчину убрать, заодно и калибр до ходового довести. Где ружье? А выкинул. Дуло утоньшилось после расточки и вздулось после первого же выстрела. С катера стрелял, тут же от досады в воду выкинул.
Звучало складно, но что-то в этой истории было не чисто. Бутаков охотиться начал раньше, чем за школьную парту сел, финскую и Отечественную прошел. Ружей — и гладкоствольных, и нарезных столько на веку перевидал, что при желании не спутает. Потом, если бы муллово объяснение было правдой, от ружья бы он не избавился, поберег бы: нате и отвяжитесь.
Бутакову, конечно, не гнать надо было капитана, а наоборот, придержать. А так пришлось довольствоваться объяснением Мулла.
Не очень Шатохин верил, что менаду случаем в мастерских и знакомством между Лагуновым и Муллом существует какая-то связь. Да и что необычного в их знакомстве? С речниками, как и с авиаторами, все стараются завязать отношения. Потому как есть они у тебя, считай, существует и надежный личный мост до Большой земли. Помогут выбраться в случае надобности. У кого же связей нет, до полмесяца ждут опереди. Так что оправданное знакомство. Спросил скорее по привычке не пропускать деталей:
— Часто вы видели Мулла с Лагуновым вместе?
— Раз- всего. Он же около дома Мулла стоял, когда сказал: «С приездом меня». Я так решила, Сергей у Мулла оказался из-за матери.. Тетка у него, Дарья,— слышали? — травница. От параличей лечит, прутья какие-то напаривает, отвары пить дает. Если кому лечение потребуется, часто через племянника договариваются. Он у нее вместо регистратуры. И Сергей, может, обращался.
— Не спрашивали?
— Зачем?, — с укоризной в голосе сказала Молоканова.— Его в неловкое положение ставить. Кто в таком возрасте сознается, что верит в знахарку?
— Действительно… Да, говорят, Лагунов студентом был. Правда?
— Как считать. Я вот культпросветучилище закончила, себя к студенткам не относила — учащаяся. И у него техникум. Электромеханический… Вы мне так и не ответили толком: важно, что я рассказываю?
— Пока не знаю. А вот играли вы прекрасно, Галя, это точно. Я заслушался.
— Приятно слышать. Так хочется научиться профессионально играть, не только на гитаре. Вот Дима, жених мой, вернется из армии, мы в Новосибирск уедем. Все равно здесь оставаться нельзя. Нежма под воду скоро уйдет… А за похвалу спасибо.
3.
Шатохин был предельно искренен, отвечая воспитательнице, что не знает, важен или нет для него рассказ ее о Лагунове. Покинув общежитие, он был уверен в’одном: к краже моторов Лагунов касательства не имеет. Тридцать первого или днем раньше он прилетел — это не принципиально. «Вихри» к тому времени пропали. Но что в таком случае у него против Лагунова?
Размышляя так, медленно по полутемным улицам добрел он до дома. Войдя в свою однокомнатную квартиру с русской печью, сложенной чуть не посередине, нашарил справа от входа выключатель, щелкнул и стоял долго, не отнимая руки от выключателя. Внезапно мелькнувшая мысль заставила его помедлить у порога. Догадка могла оказаться ничего не значащей, но так или иначе важно ее проверить, по возможности прямо сейчас. Сделать это можно с помощью Юрова. Но время позднее, начальник цеха встает ни свет ни заря и теперь наверняка спит. Придется потерпеть. Вычислив примерно, когда утром застанет Юрова дома, завел будильник на шесть и начал стелить постель.
Юрова он нашел в шесть, только уже не дома, а по рабочему телефону.
— Два вопроса все по тому же делу, Александр Иванович, — сказал Шатохин, поздоровавшись.
— Ей-богу, приятно, что в такую рань позвонили. Буду знать, что не один на работе сгораю,— весело сказал начальник цеха.— Валяйте, что у вас?
— Тот человек, о котором вчера говорили, неделю без содержания брал, оказывается.
— Да, я подписывал.
— Линия бревноподачи готова была?
— Бревнотаску пустили к середине прошлого месяца.
— На зиму тот человек оставаться не собирался?
— Нет. Я сколько уговаривал, премиями прельщал. Без толку.
— Ну, спасибо, спасибо.
— У вас все? — в голосе Юрова послышалось удивление. ,
— Да.
Это уже кое-что. В крохотном не сошлось. Услышал, что предполагал. Но вот как будет складываться дальше?
Около восьми он был в аэропорту, в кабинете командира авиаотряда Сиделышкова. Тот, завидя оперуполномоченного, поднялся из-за стола, двинулся навстречу.
— Рад вас видеть,— с улыбкой говорил Сидельников.-— Всегда рад. Хотя и виноват, в прошлом году работы вам прибавили, помогли преступникам меха перевезти/ Надеюсь, не аналогичный случай?
— Нет.
— Вот и хорошо. Ребята, если интересно, уехали весной. На Камчатке теперь летают. Колесников женился недавно, на свадьбу приглашал. А Серегин пока холост. По-прежнему в одной упряжке, на «Ан-2». Но тот случай им урок на всю жизнь… Так что у вас за дело?
— Двенадцать, может, одиннадцать дней назад из Нежмы вылетел Лагунов Сергей Ильич. Хотелось бы знать, куда он брал билет?
— Попытаемся выяснить. Я вас провожу сейчас и Любови Дмитриевне, это жена нашего начштаба, вместе с ней посмотрите.
Улететь в Бийск без пересадки в крайцентре не было возможности. Шатохин просмотрел списки двенадцатидневной давности, фамилия «Лагунов» в них не значилась. Не вылетел пассажир под этой фамилией и одиннадцать, и десять, и даже девять дней назад.
— Это все?
— Зачем же мне утаивать? — Любовь Дмитриевна немного обиделась.
— Извините,— пробормотал Шатохин.
Такого результата он не ожидал.
Отсутствие фамилии Лагунова в списках улетевших уже настораживало. Где же он пропадал? Может, находился в Нежме или где-то в окрестностях? Выражаясь его словами, снимал с кустов рубли? Где? Мало ли где. Да, но он же прилетел пять дней назад, Молоканова утверждает, что видела аэрофлотовскую бирку на его чемодане. Сомнительно, чтобы прицепил напоказ. Воспитательница и без бирки поверит в его прилет, а тот, кому потребовалось бы вдруг дознаться, просто не принял бы во внимание бирку как серьезный аргумент.
Прилетел, но не улетал. Вот это фокус, достойный Кио. Но любой фокус — обман. Правда, обман обману рознь. В одном случае об этом негласно договариваются, подразумевают, но не замечают. В другом стараются вообще обойтись без свидетелей и зрителей. Не тот ли это другой случай? Прилетел, но не улетал. Откуда по воздуху добрался — это можно позднее выяснить. А сейчас нужно в речной порт наведаться. Может, не так и случайно, что, сойдя с трапа самолета, Лагунов вскоре очутился у калитки дома Мулла, может, отнюдь не сыновняя забота о здоровье матери продиктовала необходимость этой встречи?
4.
Нежаркие лучи послеполуденного солнца играли на светло-коричневых оконных занавесках кабинета начальника милиции, когда Шатохин докладывал о Лагунове.
— Понимаете, Григорий Александрович, что насторожило меня? Он получает телеграмму о болезни матери. Оставаться зимовать в наших краях не собирается. До крутых холодов уже недалеко. Самый подходящий момент взять окончательный расчет и распрощаться. Ничто не держит. Делал он там бревнотаску. Я думал, может, недоделана, премию большую ждет. Нет. Все сделал, вознаграждение получил уже. Заработать, вернувшись, он сможет максимум триста, А билеты туда-обратно за свой счет — сто с липшим рублей. Ни подруги, ни друзей, никаких привязанностей, и зачем-то нужно возвращаться. Будто у нас единственное место, где деньги платят.
— Да, в общем-то резону нет возвращаться из Бийска,— раскуривая папиросу, кивнул Звонарен.
— Вот что самое любопытное удалось установить о Лагунове. Сын, получив телеграмму о тяжелой болезни матери, оформил отпуск, но сел не в самолет, а на катер. На тот, где капитаном Мулл. Около суток плыл рекой и вышел в Борщанах. Видимо, пересел в поезд. Катер, поезд — так не добираются по вызову тяжелобольных.
— Погода летная была?
— Исключительно. Вылетел бы в обед, мог быть к вечеру у матери.
— Да. Это как из Сибири во Владивосток через Астрахань.
— Думаю, товарищ майор, он вез с собой что-то, а самолетом такое нет возможности провезти.
— Багаж у него был?
— Не удалось пока установить.
— А как вообще ты на этого Лагунова вышел? Чем он вдруг притянул к себе?
— Когда изымали моторы, он высказался. Вроде как безадресно. Но вот интонация… Как будто кому-то из стоящих рядом в назидание сказал.
— То есть заподозрил, что он об этих моторах заранее знал?
— Именно. Знал, кто совершил кражу, кто упрятал «вихри» между шпалами, и вот так принародно прочитал бедолаге мораль.
— А на самого Лагунова не подумал?
— Теперь что об этом. Установлено — его не было в Нежме. Позднее уже припомнил: как будто презрение проскользнуло у Лагунова к тому, кто такой мелочевкой занимается.
— Целая теория насчет единственной фразы,— задумчиво сказал начальник райотдела. Быстро добавил: — Нет, это хорошо. Тогда не исключено, что анонимка его рук дело. .
Звонарев выбрал из кипы лежащих на краю стола папок нужную. «Краденые моторы на 2-м ШПЗ в 100 шагах от бытовки в сторону крана» — было написано на тетрадном в клеточку листке. Буквы вычерчены карандашом по линейке.
— Думаю, если мы заполучим образец почерка Лагунова, специалисты вряд ли что определят, но попробуем,— сказал майор, рассматривая записку.— Примем как аксиому, что он написал. Но зачем? Из желания и нам помочь и преступнику не повредить?
— Или третье. Личная выгода.
— Погоди, погоди, всего-то, что имеешь — не понравилась интонация. И уже такие далеко идущие выводы.
— Не одна интонация,— возразил Шатохин. Сошлюсь все на ту же фразу его. Человек он думающий, взвешивать поступки умеет. Реалист. Жалуется воспитательнице, что родственников у него мало, и от последних уезжает за тридевять земель. Бийск— та же Сибирь. Не поверю, чтобы он там работу, подобную нынешней, не нашел. За те же деньги.
— Да, лесообработкой и в тех местах крупно занимаются. У меня там брат — директор леспромхоза. А что Лагунов до приезда в Нежму делал?
— Личного дела, как такового, нет. Отделу кадров не биография — рабочие руки нужны. Закончил техникум, полтора года работал электриком в СМУ, служил в армии. В каком СМУ — не указано. Трудовой книжки, диплома не предъявлял. Все данные со слов записаны. Но паспорт вроде в порядке.
— Хорошо. Что хочешь предпринять?
— Попытаюсь установить, как часто Лагунов встречался с Муллом. После их совместного вояжа до Борщан мне их знакомство не кажется шапочным. И очень прошу, Григорий Александрович, давайте сделаем запрос о Лагунове. Все о нем: была ли больна мать, если он так «торопился» к ней. И у матери ли он пропадал эту неделю?
— Ладно,— кивнул майор,— но раз уже возникло подозрение, будто Лагунов кому-то нотацию читал, нужно всех изучить, кто что из себя представляет. Займись этим. А Акаченок пусть пока поизучает ейязи Мулла с Лагуновым. Нет возражений?
5.
Установить поименно всех подошедших посмотреть, как милиция вытаскивает из-за шпал краденые «вихри», труда не составило. Во-первых, велся табельный учет рабочих, и Юров утром передал Шатохину список первой смены. Значилось в ней пятьдесят два человека, но половину сразу можно было исключить: бригада Басова работала в западном крыле территории, а это три с липшим километра, трое находились на бюллетене. Впрочем, Юров и без табеля мог перечислить всех. Память на фамилии и лица у него была отличной.
— Давайте вычеркну тех, кто ни за что и ни при каких обстоятельствах заниматься этим не будет. Красть то есть,— сказал начальник цеха.— Если, конечно, моему мнению доверяете.
— Сделайте одолжение.
Прямо в документе, составленном и подписанном табельщицей, Юров перьевой ручкой принялся быстро, с сильным нажимом, разбрызгивая чернила, зачеркивать одну фамилию за другой. Тут же пояснял свои мотивы:
— Эти у меня кадровые, честнейшие трудяги, с такими Магнитку строить… Этот ржавого гвоздя чужого не возьмет. У Суманеева своих моторов, как у нумизмата монет. Жена ругает, все в исправности, на ходу, а он все равно в год по одному, по два покупает. Тяга какая-то. Ну, нам до этого какое дело, пусть хоть в кадушку под гнет…
После того, как добровольный помощник оперуполномоченного прошелся по списку, кроме фамилии Лагунову, незачеркнутыми остались всего двое.
— Этих почему оставили? — спросил Шатохин.
— Видите ли, Дударев работник хороший, пилоправ он. Про себя я горой за то, что не он. А вот вам не сказать права не имею. Срок имел он за кражу мотоциклов, и легковых машин. Наказание здесь отбывал. Да так и остался, женился на местной вдовой женщине. А вот Полукеев — этот с вашим ведомством вроде и в ладах, но скользкий какой-то. Так и зыркает, точнее слова не подберу. Чего зыркает — не пойму. Голова у него даже не плавно, а как на шарнирах, мелкими рывочками двигается. Нет-нет, не с медициной связано, озирается так характерно.
Начальник цеха хотел еще что-то добавить, но в тесный его кабинет-бытовку ввалилась делегация рабочих. Один из них, пожилой, с обветренным красным лицом, с порога голосом полным обиды выпалил:
— Александр Иванович, мы насчет дополнительных ста кубометров договаривались? Почему их бухгалтерия не оплачивает?
Разговор с начальником цеха был закончен. Юрову пора было заниматься производственными вопросами. Шатохину тоже засиживаться недосуг. Знаком он показал, что забирает табельный лист. Юров кивком разрешил, и Шатохин пошел из кабинета, слыша спокойный негромкий ответ своего недавнего собеседника:
— Не горячитесь, разберемся. Возможно, они отдельным нарядом пошли…
Около бытовки, пока Шатохин вел разговор, его, оказывается, поджидали. Не успел он отойти на десяток шагов, как к нему шагнул рослый мрачного вида мужчина средних лет с бросающейся в глаза татуировкой на тыльной части ладони правой руки.
— Я знаю,— не представившись, не поздоровавшись, сказал он,— ты на меня думаешь. Будто я эти чертовы моторы грабанул и в шпалу запрятал.
— То есть? — Шатохин удивился.
— Что то есть? Не нужно прикидываться. По всем статьям подходящ. Моторы брали наверняка из будок на берегу. Будки взламывали, да? А у меня прошлая судимость за угоны со взломом.
Шатохин догадался, кто перед ним.
— Вы Дударев? — уточнил.
— Видите, уже обо мне наслышаны,— перейдя на «вы», криво и угрюмо усмехнулся Дударев.
— Наслышан,— ответил Шатбхин. Спросил: — Вас за угоны в свое время справедливо осудили, как считаете?
— Насчет этого претензий нет.
— Тогда какие причины сомневаться в справедливости?
Дударев постоял, обдумывая, махнул рукой. С той же угловатостью, с какой подошел, повернулся и зашагал прочь. .
Шатохин долго глядел ему вслед. Затем направился к «уазику», возле которого медлительно, будто на уроке лечебной физкультуры, прохаживался сержант Гнездилов.
6.
Акаченок в райотделе появился после обеда. Ничего о прежних связях капитана «Костромича» с Лагуновым ему пока установить не удалось, зато он выяснил, что вчера Мулл одалживал лошадь у пасечника Курослепова. Старухи, жены пасечника, не было дома, проводила вечер за разговором да чаем у сватьи. Возвращалась в сумерках и видела Мулла едущим на их подводе. Она не удивилась, что старик дал лошадь, он- добряк, всем, кто ни попросит,— бери, а Григорию тем более не откажет — сено с острова везти, к кому побежишь просить-уговаривать помочь. Но главпое-то речь не о том; старуха видела на подводе вместе с капитаном парня, но описанию очень похожего на Лагунова. Бородка по крайней мере была, и, хоть и темненько уж было, глаза у старухи острые, рассмотрела — молод и ни на кого из местных не похож. Нежемских она, слава богу, в лицо всех знает.
Акаченок хотел преподнести добытые сведения весомо, а вышло путано. Он смутился, умолк, сожалея, очевидно, что не ограничился одной фразой: Мулл взял лошадь у пасечника и с парнем, похожим на Лагунова, поехал на ней.
— Часто он обращался к пасечнику? — спросил Шатохин.
— Да никогда. Зачем кобылка ему? Сено он на островах косит, катером перевозит и на машину перегружает. Дрова тоже на грузовике возит. А для хозяйственных мелких нужд — грибы, ягоды брать — у него тяжелый мотоцикл есть.
— Не объяснял пасечнику зачем?
— Плохо ты знаешь Григория. Станет он объясняться: нужна — и все. Даешь — давай, нет — прощай. Я его со школы еще помню, в одном классе учились, он всегда категоричностью отличался.
— Так, значит, брал он лошадь под ночь, а вернул?..
— На рассвете. В шесть, в семь. Не позднее.
— Сватья Курослеповой где живет?
— Понимаю, к чему подкрадываешься. Хочешь знать, в каком направлении отправились?
— Именно! Может, самое важное установить, куда они ездили. .
— Не спорю. Сватья живет недалеко от Мулла, и Григорий мог к своему дому править. Я думал уже, куда могли ехать.
— Выкладывай, что надумал.
— Пользовались лошадью часов девять. Откидываем час: пока из райцентра выезжали, потом въезжали. Восемь на круг туда-обратно остается. Лошадь пасечника на ипподромных скачках призов бы не взяла. Кляча. Так что ездили они куда-то километров за пятнадцать-семнадцатк, никак не дальше. Ну, а куда, имея мотоцикл, отправляются на заемной кобыле? — спросил Акаченок. Ответных слов не ждал, сам заключил: — Туда, где нет дороги, где не пробраться на моторе.— Акаченок чувствовал себя в ударе.— А таких мест поблизости два — Тимофеев круг и Сухой лог. Мне, во всяком случае, так кажется. Посмотреть там и там стоит. .
Тимофеевым кругом в Нежме называли всхолмленную возвышенность, поросшую сосняком и березой. Находилось это местечко километрах в десяти-двенадцати от окраины райцентра. Исстари там велась заготовка древесного угля для кузниц. В просторной землянке жили углежоги, целая династия по фамилии Селищевы. От постоянной работы с угдем и дегтем углежоги известны были среди местных больше по кличке — Грязные. Люди не вкладывали в это прозвище брезгливого смысла. Просто кожа углежогов так прокоптилась — никакой баней не отпаришь. Нрава Селищевы-Грязные были веселого, общительного, их любили и, несмотря на то,v что находились они в сторонке от дорог, таежный люд даже без нужды частенько наведывался в землянку углежогов. Так продолжалось примерно до гражданской войны. К тому времени занимался потомственным делом уже внук или правнук первого из Селищевых — Тимофей. И вот однажды поздней осенью приехавшие на трех подводах за углем и дегтем сельчане обнаружили Тимофея мертвым. С землисто-угольным лицом и такцмй же руками он лежал в черной своей рабочей одежде, как головешка, между двух сваленных, кинутых одно на одно комлями, ослепительно белых берез. Именно этот контраст — аспидно черный Тимофей меж по-невестиному белых берез — сразу сделал смерть его в глазах нежемцев загадочной, таинственной, страшной, поползли слухи, что не обошлось без колдовства. Позднее кто-то кому-то рассказал, что ходил в тайгу искать пропавшую корову, остановился у землянки углежогов и голоса зачудились; кто-то подтвердил с довеском — не одни голоса, но и виденье было: Тимофей с кружкой воды подходил, попить предлагал. Кто верил в эти слухи, кто посмеивался, но сторонку, где некогда располагались углежоги, предпочитали обходить.
Лучший нежемский охотник Галактионов ни в какие россказни не верил. Демонстрируя презрение к слухам, ходил в те места стрелять белку. Но вот однажды единственная его красавица-дочь вместе с подружкой пошла по грибы, заблудилась в лесу у Нежмы. Девочек нашли на другое утро у прежнего обиталища Селшцевых. Все кончилось вроде благополучно. Только некоторое время спустя родители стали подмечать, что с дочкой творится неладное. Всегда подвижная, веселая, говорливая, она вдруг вздумала уединяться, на вопросы отвечала невпопад, после и вовсе стала заговариваться. Сколько ни возил отец любимую дочь к врачам, ни шкурок, ни денег не жалел,— все бесполезно. «В Тимофеевом кругу побывала»,— говорили приглушенными голосами старухи. На путях к углежоге было множество мостков через ручьи и хляби. От горя и отчаяния Галактионов сокрушил их все топором, чтобы уж, по крайней мере, другие не могли впредь в проклятое колдовское место попасть…
Вот это и имел в виду Акаченок, упоминая о недоступных для мотоциклиста дорогах в окрестностях райцентра.
А в Сухоложье был кочкарник. На лошади, запряженной в телегу, маневрируя, еще можно было пробраться, но на мотоцикле — нет.
— Пойдем сейчас? — предложил Шатохин.
— А что, можно,— поглядев на часы, согласился Акаченок.— В одно место успеем сгонять, до темноты.
На машине Акаченка заехали сначала к нему домой: он был в ботинках и переобулся, заодно захватил карманный фонарик.
— Куда сперва? — спросил Акаченок.
— Безразлично,— отозвался Шатохин.
— Тогда к Тимофееву кругу,— сказал Акаченок. Лихо развернул машину на крохотном пятачке, с удовольствием демонстрируя свое мастерство, Водил он и впрямь классно. В СПТУ этому учился, в армии два года водил грузовики по горным дорогам, через обледенелые перевалы.
На выезде из райцентра Акаченок остановился около пятистенка, крытого тесом, поросшим от старости мхом. «На минуту»,— бросил на ходу Шатохину.
Минута обернулась четвертью часа. Наконец показался на крыльце в обществе старика со старухой. Что-то покивал согласно, помахал рукой и торопливо устрвх\шлся к «Москвичу».
— Деда, моего сродная сестра,— пояснил, садясь в кабину.
— Сродная? — переспросил Шатохин с легкой иронией.
— Двоюродная, двоюродная,— поправился Акаченок.
Он был довольно грамотный парень, заочно учился на четвертом курсе филфака в университете, но от некоторых местных словечек избавиться не мог и просил Шатохина сразу поправлять, если какое вырвется ненароком.
Сразу за околицей последовала развилка. Акаченок свернул вправо, на дорогу поразбитей.
— Вечером они картошку копали,— говорил он о стариках, дальних родичах,— не слышали. Да и попробуй. Огород у них на полкилометра тянется. А ночью, дед говорит, вроде как проезжали на телеге, скрип слышал. А может, и почудилось, говорит.
Акаченок пристально вглядывался в накатывавшую перед капотом «Москвича» сухую, в неровностях, серую дорогу.
— Сырость была бы, отпечатки следов заметить можно. Да еще как назло Курослепов ободовые колеса поменял на шинные, мотоциклетные. Вот и ищи тележный след.
Райцентр скрылся из виду, дорога вошла в хвойный сумрачный лес. Чем дальше, тем все ухабистей делался путь — леспромхозовские трактора постарались. «Москвич» с черепашьей скоростью, но без остановок полз по лесу. Легковая машина явно была не рассчитана на такие ухабы. От напряжения капельки пота выступили на лбу водителя.
Новая развилка обозначилась, опять справа. Акаченок вышел, походил в полунаклоне, скрылся за густыми лапами ельника. Шатохин не знал, оставаться ли ему на месте или нагонять товарища.
— Иди сюда, Алексей,— послышалось вскоре.
Акаченка он застал склоненным над крохотной лужицей. Она сохранилась от давней непогоды: закрытая тенью деревьев, высыхала. медленно. По краям ее, словно след затягивающейся, заживающей раны, влажновато блестела глина. На ней, на этой глине, четко проступал след сильно стертой шины.
— Вот-т она! — сказал Акаченок, выпрямляясь.
— Чья только?— сказал Шатохин.
— Курослеповская,— убежденно сказал Акаченок.— Кто на мотоцикле катать будет на такой лысине. А других телег с шинами я во всей Нежме не знаю.
По мрачному, не располагающему к разговору ельнику они неторопливо прошли с километр и обнаружили чуть в стороне от дороги поломанную молодою елочку.
— Ну вот, теперь легче,— с веселинкой и уловимым азартом в голосе сказал Акаченок.— Напрямую ехали, подлесок мяли. Если прямить так,— он махнул рукой вперед,— четко на смолокурню наткнешься. Сейчас уклон пойдет, ручей будет, а потом опять на повышение. За ручьем сосна и береза начинаются. Мы часто на смолокурню в детстве наведывались. Родители запрещали, а все равно ходили. Мать, помню, однажды выстегала за это.
Шатохин молчал. Рад был бы поддержать разговор, да идти по гущине кустарника трудно. Жалел, что не переоделся в -старое. О колючие заросли пошедшего в низине шиповника, о торчащие там и сям коряги не мудрено порвать одежду.
Ручей дал знать о себе гортанным шумом. Берег его был чист в том месте, где подошли. Темная вода стремительно катила опавшие багряные и желтые листья. Ручей шириною сажени в полторы — почти речушка. На родине Шатохина таким названия дают. Может, и у этого было.
— А вот здесь распрягли лошадку, телегу оставили,— Акаченок указал пальцем.
В нетвердой зыбковатой почве вблизи от берега виднелись четыре серпообразных вмятины от колес, частые следы конских копыт.
— Глубоко тут? — спросил Шатохин, кивая на ручей.
— Хг,— усмехнулся Акаченок,— не выйдет вброд, воды по пояс. Бревна поваленные, чуть пройти, должны быть, если не сгнили.
Мосток сохранился. Оба перебрались благополучно.
— Вот мы и в Тимофеевом кругу,— сказал Акаченок,— Как оно, страшно?
— А ты знаешь, как-то неприятно.
Следы подков мелькали кое-где, тронутая жухлостью трава примята. Оперуполномоченные точь-в-точь повторяли чужой путь.
— Ты хоть знаешь, как древесный уголь делали? — спросил Акаченок.
— Понятия не имею.
— Выкапывали яму, и не одну — метра по три или побольше, глубиной в рост человека. Закладывали туда березовые бревна во всю длину ямы в несколько рядов. Поджигали, а потом закидывали землей, следили, чтобы дым шел, а огонь не пробивался. За недельку все лишнее из бревен вытекало. Тогда еще один слой земли насыпали, наращивали насыпку, чтоб совсем воздух не попадал. Три-четыре дня — и готово, можно откапывать, мельчить горелые бревна.
— Да, толково. Попробовать хорошо бы. Может, углежог из меня выйдет,— с улыбкой посмотрел Шатохин на друга.
— Не так все просто,— сказал, тоже улыбнувшись, Акаченок.— Тонкостей хватает. У тебя бы скорее куча золы вместо угля вышла… А еще расскажу, как деготь гнали. Углежоги тоже этим занимались. В казан высушенную бересту клали, огонь разводили и закрывали плотно крышкой. Огня не допускали. Шаенье шло, другого слова, извини, нет. Тлением можно назвать, но чуточку неточно будет. В днище казана отверстие, через него деготь струйкой стекал. Это паровой способ. А существовал еще корчажный. На кромке обрыва выкапывали яму…
Акаченок оборвал рассказ, вгляделся вперед.
— После доскажу… Вон, видишь, береза высохшая. Там углежоги жили. Землянка их там. Интересно, какая нужда Мулла тащила сюда? Или дальше еще ездил? Нет,— опроверг себя,— дальше бы он по другой дороге двинулся.
Шатохина занимал тот же вопрос. Он хоть и слушал рассказ Акаченка о древесном угле и дегте, но продолжения особо не жаждал.
— Коня, главное, зачем брали? Груз?
Шатохин молчал. Гадать, строить предположения не хотелось.
Два полуразрушенных сарая среди высоких и сочных, еще не привянувших чернобыльника и дудника напоминали, что некогда здесь жили люди. Землянка с прогнившей провалившейся крышей тоже заросла разнотравьем, выделялась двухгорбым холмиком. Ямы — одна, другая, третья — заплыли от времени, из некогда квадратных превратились в воронкообразные.
Видно было по мятой траве, что унылое это место, давным-давно окончательно заброшенное, посещали, и совсем-совсем недавно. Проходов в траве было несколько, и там, где вели лошадь,— пошире.
Шатохин направился к сараям, Акаченок — к землянке.
Побывавшие здесь люди к сараям не подходили. Следы в траве обрывались в трех шагах от ближнего сарая. Все-таки Шатохин до него добрался, заглянул внутрь через широкую щель в бурых досках. Пусто. Чурбак, горбыль, прислоненный к стене, гнутая длинная железка непонятного назначения. Из сарая веяло неприятным застойным запахом.
— Я же говорил, готов спорить, что смолокурня их цель,— услышал он громкий голос Акаченка.— Иди сюда скорее.
По тону Шатохин угадал: есть какая-то находка; заспешил, раздвигая траву руками и спотыкаясь.
Акаченок стоял около глубокой, метра полтора, ямы. Земля, раскиданная вокруг нее, была свежей, не успела подсохнуть. Отпечатки подошв резиновых сапог во множестве покрывали землю. Акаченок держал обгнившую с обоих краев досочку и всматривался в следы.
Шатохин осторожно прошел по свежей земле, где отпечатков подошв не было, заглянул в глубь ямы. Об аккуратности, копая, не заботились. Следы штыковой лопатой неровными врезами сохранились на стенках. Да, рыли, лишь бы быстрее добраться до содержимого. Но каково оно, содержимое?
— Что за доска у тебя? — спросил Шатохин.
— Тут валялась.
Шатохин повертел в руках полусгнившую деревяшку, отложил.
— Это не яму углежогов раскапывали? — спросил.
— Не похоже. Нет.
— Давай-ка, Юра, искать. Надо разобраться, что тут вырыли.
— Клад.
— Найдем, с удовольствием пошучу. А пока — искать. Ты там пошарь в траве,— распорядился, очертил рукой примерно фронт работы.— Может, закинуто, обронено что.
Шатохин первым вошел в густую — выше пояса — траву, принялся раздвигать ее, оглядывать землю. Акаченок последовал его примеру.
— Работка,— заворчал он некоторое время спустя.— Жена самого заставит стирать.— Ему надоело передвигаться в полунаклоне да на корточках, и он ползал по траве на коленях.
— Не зряшная работка, Юра,— сказал Шатохин. В траве, шагах в десяти от места раскопок, он обнаружил дощечку. Очевидно, ее откинули в сторону за ненадобностью. Дощечка не упала на землю, легла плашмя на жесткие стебли травы, повисла на них. Шатохин держал дощечку ладонями за торцы и изучал. В дощечке были характерные углубления.
— Не зряшная,— повторил с удовольствием.— Погляди, что скажешь?
Акаченок подошел посмотреть на находку.
— Это же поперечина с гнездами для винтовок! В ящики с винтовками и автоматами такие кладут.
— Похоже,— согласился Шатохин. Он был доволен находкой, однако не подавал вида. Как-никак старший по званию, и поэтому считал для себя важным сохранять невозмутимость.
— Да не то что похоже. Вкладыш! Специально, чтобы оружие не болталось в ящике, было закреплено.
— Продолжим.
Акаченок взялся за прежнее свое занятие, теперь с явной охотой. Удача , спустя четверть часа не обошла и его: около землянки он нашел полусгнивший ящик, принес к яме.
— Можно подумать, оружие перевозили? — задумчиво сказал Шатохин.
— Да. И не винтовки, если в этом ящике. Для винтовок ящик слишком короткий. Карабины.
— Это уже деталь. Главное, что оружие… Знаешь,— сказал Шатохин после долгой паузы,— когда Лагунов заговорил о том, что деньги здесь легко найти под каждым кустом, мне подтекст почудился. Будто он дары природы брал бы, да пусть другие этим занимаются. Потому что знает он другой способ деньги добывать. Вот такое еще, показалось мне, промелькнуло. Звонарёву это я не сказал.
— А почему?
— Неудобно. Слишком уж проницательным выглядело бы. Да и, откровенно-то говоря, сомневался.
— Ты у нас талантище,— сказал Акаченок.
— Здорово живешь. Привел, понимаешь ли, без следа в самую точку, а я — талантище.
— Я свои места знаю, а ты — аналитик…
Обшарили траву в окружности от ямы шагов на тридцать пять-сорок. Кроме крошечной грушевидной гирьки с дужкой (видимо, собственность прежних хозяев этого угрюмого места), ничего не нашли.
Сумерки уже густели, когда Акаченок, случайно нагнувшись около ямы, заметил и поднял из травы стреляную винтовочную гильзу.
— Чуешь? — сказал, давая гильзу Шатохину.
По запаху горелого пороха несложно было понять: стреляли совсем недавно. .
— Великолепная находочка,— сказал Шатохин.— Вот что, Юра. Маху мы с тобой дали. Даже фотоаппарата не прихватил. Давай-ка я здесь побуду, а ты в село побыстрее.’Понятых и фотоаппарат привезешь.
7.
…Вчетвером, вместе с понятыми — дружинниками Хохловым и Матюшкиным, возвратились в Нежку на другой день в десять утра. Кроме уже найденного обнаружили на становище углежогов еще одну поперечину-вкладыш.
Звонарева в райотделе не было: вылетел по службе вертолетом в глубинку. Майор не любил кабинета, а последние годы именно кабинетная работа поглощала его служебное -время. Поездки встряхивали, поднимали настроение. Он появился ближе к вечеру и пребывал в отменном расположении духа.
Выслушав доклад Шатохина, Звонарев осмотрел привезенные ящик, вкладыши-поперечины с гнездами, досочку с обгнившими краями, гильзу и грушевидную гирьку.
— Эксперта из края пригласили? —- спросил.
— Да.
— Правильно сделали. Но все-таки,— кивнул он на находки,— все это нужно упаковать и отправить в крайдентр. Вне лаборатории, думаю, заключения не сделать. А эксперту дела хватит и без того… Итак, ваши соображения?
— Карабины были,— сказал Шатохин.— И ствол, который Мулл растачивал в «Сельхозтехнике»,— карабинный. Я разговаривал с Бутаковым, он вспомнил: короче винтовочного ствол был. Возможно, из этого ящика.
— Возможно. Подоячдите, схожу в телетайпную, нет ли из Бийска сведений.
Майор вскоре вернулся с бумагой.
— Вот,— глядя в текст, заговорил он.— Лагунов Сергей Ильич. 1961 года рождения, русский, несудимый, образование среднетехническое. Прописан в Бийске по улице Загорной, восемь, квартира один. После службы в армии работал полтора года наладчиком электрооборудования в восьмом СМУ. Уволен по собственному желанию десятого мая сего года. Прописка сохраняется по прежнему месту жительства. По указанному адресу проживает также мать Лагунова, Анна Ефимовна, провизор витаминного завода. По улице Луговой три дробь один проживает также сестра Лагунова — Вера Ильинична Симонова, врач-окулист поликлиники номер двенадцать с мужем и грудным ребенком… Это, так сказать, общие сведения,— оторвался от бумаги майор.— А вот интересное нам. Мать Лагунова весь прошлый месяц регулярно выходила на работу, на здоровье не жаловалась. Как установлено, заверенную телеграмму с текстом о болезни матери дала двадцать второго августа сестра Лагунова гражданка Симонова. Лагунов появился дома двадцать шестого утром, пробыл недолго, сразу после обеда уехал рейсовым автобусом в районный центр Усть-Кан. Снова появился в Бийске двадцать восьмого. Опять всего на несколько часов.— Майор то читал, то пересказывал содержание ответа на запрос.— Передал матери, тысячу сто рублей и исчез. Пока не удалось установить, встречался ли он с сестрой.
Звонарев положил сообщение на стол, закурил папиросу.
— Попробуем взглянуть на вещи без предвзятости. Мало ли причины? Парень молодой, неженатый, мог поссориться с девушкой и уехать куда глаза глядят, потом пожалеть, соскучиться, броситься мириться. Это я к примеру. Однако ваши находки всякую романтику перечеркивают… Нужно, Алексей, составить дополнительный запрос в Бийск и новый — в Горно-Алтайскую автономную область. Указать, что Лагунов мог — предположительно — привезти в Усть-Кан боевое нарезное оружие. Предположительно — карабин. Возможно, слухи какие прошли, возможно, знакомства у Лагунова есть — пусть все проверят.
— Почему только в Усть-Кан, может, во все районы?
— Нет. Ограничимся запросом в Усть-Кан. В сообщении указано, я просто упустил — мать Лагунова по просьбе сына брала туда билет в предварительной кассе.
— Ясно.
— Хорошо бы узнать, где он был двадцать девятого и тридцатого. Белые пятна эти дни.
Звонарев прикурил потухшую папиросу, задумчиво, словно размышляя вслух, сказал:
— Сколько же всего карабинов было?
— Полный ящик, наверно,— сказал Акаченок.
— Ящик. Это двадцать штук. Карабин весит около четырех килограммов, если не изменяет память. На одного по сорок килограммов весу… Туда, где вы оставили машину, мотоцикл можно подогнать?
— Вполне.
— Два здоровых мужика не могут пронести несколько километров на себе по сорок килограммов и берут лошадь, хотя должны понимать, что это может обратить на себя внимание? Не поверю. А если уже вынимали раньше из ящика Оружие, то еще меньше вес. Нет, потяжелее была поклажа…
— По яме судить, там хоть пять, хоть десять ящиков можно уложить. Да и кроме оруяшя могло еще что-то лежать.
— Что?
— Мало ли.
— А не могли они ящик оружия перепрятывать в другое место — менее доступное? — Звонарев вопросительно посмотрел на Шатохина.
— Думаю, что оружие в Нежме,— убежденно ответил Шатохин,— или около Нежмы где-нибудь на берегу.
— Да, вот у берега, за чертой села, это мысль дельная. Это надо иметь в виду.
Звонарев надолго задумался, стоял со скрещенными руками лицом к окну и молчал.
— Хорошо,— повернувшись к оперуполномоченным, сказал он.— Дальше так. Наводить справки о Лагунове и Мулле через их знакомых, друзей не нужно. Спугнем. Важно быть в курсе, чем оба заняты сейчас, что собираются делать.
— Мы знаем,— ответил Акаченок.-—Мулл в данное время буксирует баржи с техникой с Дальнего острова. Послезавтра становится на ремонт. Через четыре дня дальний рейс — в Борщаны, за запчастями. Лагунов с утра был в общежитии. Теперь,— взглянул на часы,— наверное, на заводе. Вторая смена у него.
— Молодцы. Любознательны,— похвалил оперуполномоченных начальник милиции.— Алексей Михайлович, а почему бы тебе не встретиться с Лагуновым? Просто посмотришь на него, поговоришь по душам. Повод у тебя веский есть — моторы. Кстати, как с моторами?
— Никак пока.
— Вот о моторах, о том о сем поболтай с ним. Сболтнет он лишнее вряд ли, зато настроение его знать не так и плохо.
Участок переработки леса на шпалы находился в сотне метров от берега, в огромном дощатом сарае. Построен он был в пятидесятых годах наспех, предполагалось — просуществует недолго, позднее будет возведен корпус, современный и совершенный. Но годы шли, объемы работ росли, а участок шпалопиления таким и остался, подтверждая своей историей поговорку, что ничего нет более постоянного, чем временное.
Правда, оборудование изменилось. Уже не лошади, а механизмы подтаскивали к пилам хлысты, вместо примитивных старых появились совершенные распиловочные станки.
Шатохин с любопытством наблюдал, как хлысты двигались по транспортеру и, дойдя до определенного места, скатывались на огромные крутящиеся дисковые пилы, миновав которые, становились одинаковыми саженными кругляшами-бревнами. Бревна эти скатывались на другой транспортер, который подвигал их к новой системе пил. Эти пилы с двух сторон проходились уже по бочкам бревен, отъединяя, как инородное тело, сучковатые, покрытые корой горбыли. Обрезанные с двух боков бревна, сделав замысловатое движение, возвращались обратно к крутящимся пилам, сами укладывались на транспортере на уже обрезанные ровные бока и снова устремлялись под зубья пил, чтобы выйти из-под них уже готовыми, сверкающими белизной шпалами.
На участке около грохочущих транспортеров, визжащих пиловочных станков было человек восемь и среди них Лагунов. Одет он был все в ту же робу, в какой Шатохин повстречал его впервые. Увидев оперуполномоченного, Лагунов отделился от рабочих, рядом с которыми стоял.
— Здравствуйте,— сказал он подходя.— Вы не помните, наверно, меня. Вы за моторами приезжали, я видел, как забирали.
Шатохин клвнул, подумав: «Все-таки не утерпел, самому захотелось на разговор напроситься». Ответил:
— Помню.
— Что-то вы зачастили к нам. Два дня назад в общежитие наведывались, вчера приходили и нынче опять.
«Значит, был он в общежитии во время концерта, на глаза не попался. Или от других слышал»,— отметил про себя Шатохин.
— Не удивительно,— сказал,— ведь на вашем заводе моторы обнаружены. Кто-то, значит, из ваших причастен. Чужак не притащил бы сюда. Вот и приходится интересоваться всеми. Не скрою, и вами поинтересовался. Лагунов ваша фамилия. Верно?
Шатохин внимательно смотрел в глаза собеседнику: отразится в них беспокойство или нет. Лагунов легко выдержал взгляд.
— Верно,— кивнул согласно. Спросил: — А когда моторы украли, если не секрет?
— Никакой тайны. Тридцатого.
— Ну, тогда меня сразу исключайте. У меня, как говорится на вашем языке, алиби. Не был в Нежме. Неделю до тридцать первого отсутствовал по семейным обстоятельствам. Если не выкинул, билет могу показать,— Лагунов расстегнул пуговицу робы, полез в наружный карман рубашки, вынул смятый авиабилет, сам развернул, разгладил, протянул.— Вот, сохранился.
Почему бы и не взглянуть, если предлагают? Шатохин взял. Транзитный билет от Новосибирска, откетка о пересадке в крайцентре. Вернул.
— Мне и без билета это было известно. Уточнил.
Опять он смотрел в глаза Лагунова, и опять Лагунов не выказал ни малейшей тревоги. Владел собой безупречно. Ну, конечно, нервы в полном порядке, не трус. Не побоялся разнять разъяренных парней.
— Если бы на вас падало подозрение в краже моторов, то, должны понимать, не было бы у нас разговора с вами.
— Тоже так думаю,— равнодушно согласился Лагунов.
Можно было на этом и. прекратить разговор…
— Между прочим,— сказал Шатохин,— вы бы могли при желании помочь мне. Ведь вы здесь всех хорошо знаете. Возможно, догадываетесь, кто мог это сделать.
— Я? — На этот раз в глазах у Лагунова мелькнул неподдельный интерес.
Мысленно Шатохин поздравил себя. Была, была в Лагунове внутренняя несвобода, а теперь он полностью раскрепощен. По усмешке увидел. И все его опасения, если имелись, улетучились. Возможно, даже позабавила мысль, что его зовут в помощники.
— Нет, не знаю,— ответил Лагунов.— С удовольствием бы, но не знаю. Если вы наводили обо мне справки, вам должны были сказать, что работал, как проклятый. По полсуток. Ухайдакаешься за день — и спать. Где уж там копаться, кто чем дышит. Потом, я ведь уезжаю скоро. Пора к отъезду готовиться.
— Что так? Ведь еще целый месяц сезон продлится.
— Видите ли, мать больна. Не опасно, но очень просит, чтобы при ней был. Как откажешь?
— Да. Ну что ж. А вообще-то при желании вы бы могли мне помочь. Скоро уезжаете, если не секрет?
— Недельку еще поработаю.
«Не недельку, допустим, а четыре дня,— подумал Шатохин,— ведь с Муллом до Борщан едешь. Хотя не так ты и врешь. Мулл отплывает в пятницу, до этого дня ты работаешь, а увольнение — с понедельника».
—Ну что ж, счастливого пути,— пожелал Лагунову.
8 .
Оперуполномоченные поработали хоть и недолго на развалинах жилища углежогов Селищевых-Грязных, зато тщательно. Эксперт-криминалист, прибывший из крайцентра, как ни пытался, к найденным уже вещам на смолокурне новых не прибавил, а дождливая погода основательно смыла следы. Оставалось лишь сделать снимки смолокурни, разрытой ямы. Но криминалист был человеком сообразительным. Раз ящик пуст, а предположительно в нем было оружие, значит, оружие это нагружали на лошадь. В ящиках оружие обычно содержится в смазке, а из этого следует, что на шерсти курослеповской лошади должны остаться следы смазки. Не уехал, пока скрупулезно не осмотрел лошадь.
Данные исследования поступили из крайцентра спустя два дня. В ящике действительно находились карабины, и вынуты они были совсем недавно предположительно неделю назад. Наличие оружейной смазки и обилие ее в гнездах вкладышей и на дне ящика позволяло сделать вывод, что оружие после изготовления его и упаковки не вынималось.
Эти данные ничего поразительного не содержали. Ошеломляющим оказалось заключение о гильзе патрона калибра 7,62 мм. Стреляна она 3—4 дня назад, а вот изготовлена 70—75 лет назад, то есть в начале века! Ящик из-под оружия относится к тому же периоду. Что касается сгнивших с обоих концов дощечки, она скорее всего является частью верхней крышки ящика. О гирьке эксперты затруднялись сделать выводы.
Было приложено и заключение командированного в Нежму эксперта-криминалиста: смазка, обнаруженная им в волосках шерсти лошади точно совпадала по составу с обнаруженной в ящике!
С такими материалами убедить прокурора дать санкцию на обыск катера было не трудно.
Ночью на катере никто из команды не ночевал, доверяли охрануж сторожу. Акаченок высказал предложение — незаметно осмотреть судно: вдруг оружие со смолокурни да сразу перекочевало на борт. Разве невозможно?
— Ни в коем случае! — строго сказал Звонарев.— И отплывают пусть беспрепятственно. Вдруг за селом где-нибудь на берегу запрятано, и по пути хотят забрать. А мы поспешим с проверкой и все провалим. Пусть отчалят, часочек проплывут, а там мы их встретим. Есть другие предложения?
Таковых не было.
— Тогда вот что. Мулл отплывает в шесть. Мы выйдем на полтора часа раньше. Наш катер у нефтебазы.
Кроме оперуполномоченных, в кабинете Звонарева находился заместитель начальника по наружной службе Зяблов, тридцатилетний красивый капитан с ранней сединой в темных волосах.
— Возьмешь двух-трех своих парней,— сказал ему майор.
Зяблов кивнул.
— Ну все,— подвел итог начальник милиции.— Акаченок остается здесь, проследит за посадкой Мулла.
— Есть,— без энтузиазма сказал лейтенант. Приказ его не устраивал ему мечталось быть на катере.
Майор сделал знак Шатохину задержаться.
— Волнуешься, Алексей Михайлович?
— Есть такое.
Майор поискал папиросы, обнаружил пустую пачку. Хотел было спросить у Шатохина, вспомнил: некурящий. С сожалением вздохнул:
— Иди отдыхать. Заеду за тобой.
От нефтебазы отчалили затемно. Оделись, кажется, достаточно тепло, и все равно идущий от воды холод заставлял зябко ежиться. Толкая руки под мышки, поспешили спуститься в теплую каюту носовой части, где топилась железная маленькая печурка. Один Звонарев остался в будке рядом со штурвальным.
Рассвет только-только проклюнулся, в зыбком свете едва прорисовывались берега, когда заглушили мотор, бросили якорь. Водой отплыли от Нежмы на пятнадцать километров, напрямую до райцентра на три меньше.
Акаченок по рации сообщил, что Лагунов, Мулл и остальные члены команды уже на катере. Шатохин вздохнул свободно: главное, .Лагунов едет. Посмотрел на часы: четверть седьмого. Вот-вот Мулл отчалит. Уже отчалил.
Минуты текли медленно. В нетерпении он поднялся наверх, на палубу. От накрытой туманом воды веяло по-прежнему холодом, теперь прибавилось еще и ощущение сырости. Тишина на реке, слышно лишь, как легонько бьется о борт катера привязанная моторная лодка, скребется тонкая металлическая цепочка привязи. Он вслушивался в тишину, старался уловить в ней гул катерного мотора. Пожалуй, рано еще. Он не сомневался: раз Лагунов на борту, значит, и оружие плывет, по крайней мере, оно будет на катере, когда Мулл подплывет, поравняется с ними. И все-таки…
Опершись о парапет, он стоял и смотрел вниз на текучие струи прозрачной воды. Майор Звонарев подошел, встал рядом. Пальцы, крепко сжавшие металлические перила, выдавали волнение. Говорить не хотелось, и слова были неуместными, лишними.
Мерзли, а не уходили. Встрепенулись, переглянулись, заслышав долгожданный гул мотора. По времени — мулловского «Костромича». Гул все приближался. Вот-вот катер вынырнет из-за поворота. Судить по времени, которое шел от Нежмы,— нигде остановки не делал. Перед отплытием не загружали, сейчас не причаливали. Ошибка или же оружие загрузили тотчас, забрав его на покинутом пристанище Селищевых?
Катер с номером «216», мулловский, вынырнул из-за поворота. Майор быстро отстранился от Шатохина, направился в рубку и вернулся с белым скатанным флажком. В молодости он был речником, знал, как делается Отмашка. Распускать флажок не спешил, ждал, пока долгожданной катер подойдет ближе.
216-й находился в двух сотнях шагов. Пора! Майор раскатал флажок, помахал, указывая на свой борт,
216-й не думал идти на сближение, продолжал следовать своим курсом.
Капитан катера высунулся из будки.
— Говорит, что спешит,— сказал он.
«Груз на борту»,— с облегчением подумал Шатохин.
Звонарев метнулся к будке, сказал в микрофон переговорной «Камы»:
— Капитан Мулл! С вами говорит начальник районной милиции майор Звонарев. Предлагаю причалить к нашему борту.— Майор говорил спокойным, ледяным тоном.— Обращаюсь к команде катера, предлагаю причалить к нашему борту,— продолжал он.
Номер 216-й не подчинился. Поравнялся и принялся удаляться.
Капитан милицейского судна спешно поднимал якорь. Один из милиционеров прыгнул в моторку, другой ловко отвязал цепочку, тоже перемахнул. через ограждение, палубы и — в лодку. Шатохин последовал их примеру. Mol’op юркой «Южанки» взревел, выбросив струю выхлопных газов.
На 216-м уже что-то творилось. То ли там разладилось единомыслие между капитаном и командой, то ли, завидев приближающую моторку, решили не подпускать ее. Винты крутились враздрай, и «Костромич», плюясь вспененными потоками воды, поворачивался на месте.
О, это не глупо. Помешать милиции быстро попасть на борт судна, а тем временем постараться избавиться от опасного груза.
Неужели вся команда заодно с Муллом и Лагуновым? Не может быть, по документам, по отзывам — отличные парни, просто поразительно, как терпят Мулла в капитанской роли. Ладно, после, после об этом.
— Постарайся пристать! — крикнул Шатохин сидящему на руле, понимая, как это сложно— подступиться бортом к борту по взбурленной кипящей воде к крутящемуся юлой катеру.
Лодка прыгала, не повинуясь рулевому. Парень сделал один неудачный разворот-вираж вокруг катера второй. На третьем удалось подойти носом близко к кормовой части мулловского катера. Шатохим, не сг’овариваясь, одновременно с парнем-милиционером прыгнули. Оба удачно.
В рубке за штурвалом застали, Лагунова. Парень из мулловской команды в порванной на груди одежде и с разбитыми губами пытался помешать ему управлять катером.
Увидев сотрудников милиции, Лагунов добровольно отступил. Выражение лица у него было такое, словно его застали за невинным детским занятием — ковырянием гвоздиком по свежевыкрашенной стене.
— Хотел к вам идти, как велели, а этот,— парень размахнулся, ударил Лагунова. Несильно, теснота рубки мешала размахнуться как следует,— вцапался, как клещ энцефалитный.
Шатохин кинулся на поиски Мулла. Сначала в каюту. Взглянув мельком на кровати, понял: зря плохо думал о команде — двое членов экипажа мирно спали, не подозревая, что творится наверху.
Кроме как в машинном отделении находиться Муллу негде.
Действительно, он там сгорбленный стоял с топором в руках и крушил обшитые фанерой ящики. Оставался нетронутым всего один ящик. Короткоствольные винтовки, много винтовок, словно наколотые поленья, в беспорядке валялись у него под ногами.
— Ну, хватит,— крикнул, стараясь перекричать рев работающего двигателя, Шатохин. Катерный мотор в этот момент осекся, и Шатохин прибавил тихо: — Хватит, Мулл.
Капитан «Костромича», замахнувшийся было над ящиком, опустил топор плавно, так что острие лишь слегка воткнулось в фанеру. На разгоряченном работой лице проступила покорность.
Мулла и Лагунова доставили в райотдел спустя два часа.
— Я устал. Не буду разговаривать,— сказал Лагунов, когда ему сделали знак войти в кабинет.— Сам все напишу. Имею такое право?
— Пожалуйста,— сказал Шатохин.— А вы,— спросил у Мулла, когда Лагунова увели,— будете отвечать на вопросы или предпочитаете писать тоже, как ваш приятель?
— Спрашивайте. Писатель из меня плохой,— усмехнулся Мулл.
9.
Несколько страничек, исписанных убористым почерком Лагунова, передали Шатохину через два часа.
Он раскатал свернутые в трубочку бумаги. Сверху на первом листе, крупными, раздельно поставленными буквами было выведено подчеркнутое двумя чертами слово
Объяснение
Шатохин углубился в чтение.
«Не знаю даже, с чего начать,— писал Лагунов.— Но с чего-то надо. Поэтому начну с того, что я почти ничего не знал о своем деде по материнской линии Трофиме Назаровиче Филиппове, был к нему безразличен, хотя, сколько помню себя, мы жили под одной крышей. Пусть не покажется странным такое вступление, чуть позднее будет понятно, что оно имеет прямое отношение к делу.
Так вот, деда я не уважал, был к нему безразличен и, можно сказать, не любил его. И не потому, что я черствый законченный эгоист. Вряд ли и другой на моем месте испытывал бы более теплые чувства. Я родился, он уже находился на пенсии. Ни друзей, ни добрых приятелей, ни стоящих увлечений у него не было. Зимой он проводил время в своей комнатке за чтением газет, а летом забивал «козла» во дворе со стариками. Опускаю тот факт, что вечно он был чем-то недоволен. Никогда я не спрашивал его, как он жил раньше. Да и что яркого, захватывающего мог бы услышать, когда знал: до пенсии он работал двадцать или тридцать лет подряд в райплане?
Дед чувствовал, что я считаю его обузой семьи, и между нами постепенно, по мере моего взросления, зрело что-то вроде глухой вражды. Периодически, правда, возникала жалость к деду, к его одиночеству. Особенно, когда я вернулся после службы в армии. Дед совсем сдал и жить ему оставалось недолго. Он уже не вставал, полуослеп, газет читать не мог. Из этой вот жалости время от времени, раз-два в неделю, я брал скопившиеся газеты и читал ему.
И вот однажды — в январе или феврале — в одной из газет я прочитал о том, что на реке ниже райцентра Нежмы строится гидроэлектростанция, а Нежма и другие прилегающие населенные пункты попадают в зону затопления.
Дед обычно спокойно лежал на подушках, тут вдруг разволновался, потребовал еще раз прочитать о затоплении.
— Выходит,— сказал дед,— ненадолго переживут меня императорские карабины.
— Какие карабины? О чем ты? — спросил я.
— Какие мы зарыли в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году около Нежмы,— ответил он.
Дед до самой смерти находился в ясной памяти. Я понимал, он и в тот раз не заговаривался.
— Ты был в Нежме в гражданскую войну? Значит, ты воевал? — спросил я.
— Это в твоем представлении, внучек,— ответил он с усмешкой,— я всю жизнь провалялся на диване да прощелкал доминушками.
Мне, честное слово, в голову не приходило, что дед воевал в гражданскую, и только тут я сообразил, высчитал его возраст — мог воевать.
— А зачем зарыли карабины? — спросил я.
— Иначе достались бы партизанам, а нас за сдачу оружия противнику расстреляли,— ответил дед.
— Насколько мне известно из истории, партизаны были только у красных,— съязвил я.— Или историки ошибаются?
— Если бы были одни красные, не было бы гражданской войны,— сказал дед.— Но успокойся, родителям твоим мое прошлое не повредило, а тебе подавно. Время сделало гражданскую войну стариной…
— Много было карабинов? — спросил я.
— Пять ящиков. По двадцать в каждом. Грамотный, считай.
— Они уж, поди, давно заржавели.
— В смазке-то? Что им сделается? Мы их около землянки углежогов схоронили, а углежоги только в сухих местах устраивались. Если никто не откопал, целехонькие лежат.
Я попросил деда рассказать поподробнее. Как понял, ему и еще двоим солдатам летом 19-го было приказано доставить из фактории Инновара в Нежму оружие. Не доехав до села, встретили Есадника, белого офицера. Тот крикнул, что в Нежме красные, партизаны, приказал поворачивать оглобли и ускакал. Солдаты остановились в растерянности: на груженой подводе быстро не возвернешься, вдруг партизаны догонят. Решили ‘избавиться от груза. Свернули с дороги и наткнулись на пустую землянку углежогов. Ориентир был хороший. Неподалеку и зарыли ящики с карабинами…
Я задал деду в тот вечер еще один вопрос: почему карабины он называет императорскими? Он ответил, что точно не знает. Но, наверно, потому, что каждому их в руки не давали. Такую честь надо было заслужить. Карабинами вооружались отборные, самые преданные государю-императору части.
Не думать об этой истории я не мог. Часто ездил в Горный Алтай, под Элекмонар, охотился там, был знаком с местными жителями. Малокалиберки и карабины в горах в цене, найдутся люди, которые не постоят за деньгами, лишь бы получить нарезной ствол. Однажды решил, а что, если вывезти, продать карабины? Разумеется, не первому встречному, а надежным людям.
За давностью лет дед многие приметы забыл, но главное он твердо знал, что карабины закопаны на полпути между землянкой углежогов и сосной с раздвоенной макушкой. Двадцать шагов от землянки на летний полдень.
Я дождался весны (деда к тому времени похоронили), уволился с работы и в середине мая приехал в Нежму.
Мне повезло, углежога (смолокурня) в окрестностях Нежмы оказалась всего одна, старожилы о ней хорошо помнили. О месте, где она находилась, существовала даже какая-то легенда. И оружие я нашел быстро. Сосны, о которой упоминал дед, не было. Помог ориентир — двадцать шагов на июньский полдень. Я осмотрел несколько карабинов из верхнего ящика, они были точно как вчера сработанные.
Все было удачей. Но важно было вывезти их. Если бы происходило-в Бийске — никаких проблем. И автобусом, и поездом, и теплоходом можно. А тут? Аэрофлот отпадает, на пассажирском судне большой груз покажется подозрительным. Без помощи катерников не обойтись. Я решил не торопиться, устроиться на работу, оглядеться. Так жил и работал здесь, пока месяц назад не познакомился с Муллом. Об остальном вам хорошо известно.
Отчетливо сознаю, что попытка вывезти карабины была незаконной, о чем глубоко сожалею.
Прошу считать это мое объяснение чистосердечным признанием и раскаяньем в случившемся.
Сергей Лагунов».
— Да, как пишет стервец. Мояшо принять за чистосердечное. Душа нараспашку. Осознал, да и только,— сказал Звонарев, ознакомившись с «Объяснением».-— По принципу: неполная правда — уже не ложь. Ни слова о выезде по телеграмме.
— К объяснению приколол записку. Требует, чтобы ему предъявили санкцию на арест и выражает желание встретиться не раньше пятнадцати часов. Устал, перенервничал, нужно отдохнуть,— сказал Шатохин.
— Требует,— покачал головой майор.— Мулл, как ты знаешь, сказал, что помогал из дружеских побуждений, никакой корысти. Чисто ангелы. А вот ознакомься, что с Алтая по телетайпу отстукали,— Звонарев протянул пайку оперуполномоченному.— Ознакомься и вызывай этого «карабинера» на допрос. Я подойду позднее, в райком вызывают.
Лагунова привели около часу дня. Вид у него был невыспавшийся, хмурый.
— Я просил…— недовольно начал он. — Здороваться нужно, когда входите, —сухо заметил Шатохин.— Объяснительную вашу я прочитал. Толково написано. Но впечатления полной искренности не производит.
— Я все написал. Может быть, сжато, но все. Ничего не утаил,— выговаривая каждое слово, сказал Лагунов.— Согласитесь, не в мою пользу, что дед мой служил в белогвардейцах. Я мог бы придумать другое, однако не стал. Сознаваться, так до конца. А вы не верите.
— Оставим в покое вашего деда. Хотя, если угодно, один вопрос: Муллу вы тоже все сказали про деда?
— Григорий мало интересовался.
— А условия, на которых Мулл согласился войти в компаньоны? Что он затребовал?
— Десять карабинов себе плюс две тысячи рублей наличными. Про карабины легко проверить, вы же забрали девяносто. И деньги у него. За это он меня должен был доставить с грузом…
— С оружием,— уточнил Шатохин.
— Да, с оружием. До железнодорожной станции.
Вот это была новость. Лагунов считал, видимо, что милиции о двух тысячах и десяти карабинах известно от самого Муллы.
— Не много, однако, Мулл затребовал,— после короткого молчания продолжал Шатохин.— Транспорт в его руках, а куда вы без транспорта. Ну да ладно. С оружием понятно: от сотни отделить десять — щедрость не великая. А вот две тысячи рублей наличными. Такую сумму отдают при полной уверенности, что сумеют окупить ее с лихвой. Сколько же вам надо было продать карабинов, чтобы возместить убыток?
Лагунов молчал.
— И главное,— продолжал Шатохин,— чтобы дать деньги, нужно их где-то взять. А у вас откуда?
— Заработал. Я неплохо получал.
— Вы заработали за сезон около тысячи трехсот. Неплохо. Но мало для расчетов с Муллом. Может, родственники у вас состоятельные и не жалеют для вас? Но у вас одна мать, она провизор на заводе. Зарплата невысокая. Потом, вы не один у нее. У сестры недавно родилась дочь.
По мере того как Шатохин излагал эту не очень-то на первый взгляд важную информацию, лицо Лагунова бледнело. Он живо представил, что такого рода сведения нежемская милиция не могла получить здесь. Значит, интерес был глубокий, о нем запрашивали по месту постоянного жительства. Интересовались всем, что с ним связано.
— Так откуда две тысячи, Сергей Ильич? — повторил вопрос Шатохин.
Лагунов потер ладонями свои щеки в мелкой светлой поросли, молчал.
— Что ж, не хотите отвечать, ваше право. Молчание, правда, не в вашу пользу. Помните, в предпоследнюю нашу встречу на шпалозаводе вы говорили, что к краже моторов не причастны. У вас алиби, вы прилетели днем позднее.
— Да,— Лагунов кивнул.
— Тогда, может, скажете, где пропадали неделю до тридцать первого августа? Только не говорите,— быстро прибавил Шатохин,— будто сидели у постели больной матери. Она здорова. И тогда, и теперь… Так где вы находились с двадцать шестого по тридцать первое?
Ответа не последовало.
— Хорошо, тогда я скажу. Вы приехали в Бийск, действительно виделись с матерью, но недолго. Она вам передала билет на автобус до райцентра Усть-Кан. В десять вечера вы устроились там в гостинице. А утром…
— Ну да, да, да,— не выдержал, перебил Лагунов,— продал я один карабин в Усть-Кане Михаилу Гусельникову. Признаю! А где было взять деньги? Мулл, этот идиот, уперся, как осел,— пока не будет двух тысяч, хоть рубля не хватит,— не повезу. Все! Больше нечего добавить.
— Михаилу Гусельникову? — уточнил Шатохин.
— Да,— подтвердил разгоряченный, взвинченный Лагунов.
— Сколько Гусельников дал за карабин? Отвечайте честно, чтобы после не путаться. Все будет проверено.
— Чего уж,— Лагунов махнул рукой остывая.— Четыреста пятьдесят наличными и пять шкурок соболя.
— Шкурки целы?
— Продал. Туристам на автовокзале в Горно-Алтайске, по сотне за штуку.
— Итого девятьсот пятьдесят. Хватило рассчитаться,— подсчитал Шатохин.— Это, надо полагать, вынужденно. С пылу, с жару. В спокойной обстановке за карабин и шкурки больше бы взяли?
— Не знаю,— раздраженно ответил Лагуной.
— Давайте-ка без эмоций,— одернул Шатохин.
—Мое дело спрашивать, а в ваших интересах отвечать. Вы пока не представляете всей серьезности, сод еяннога.
— Пугаете?
— Привычки не имею. Вот послушайте, как распорядился дорогим приобретением Гусельников. Через три дня он решил опробовать карабин, отправился на охоту. В заповедник. Близ села Черный Ацуй подстрелил двух маралов, но был замечен егерями. Когда его попытались задержать, принялся отстреливаться и ранил одного из егерей в живот.« Неизвестно, жив ли сейчас егерь… Гусельников уже сознался, при каких обстоятельствах купил карабин. Вот только вашего адреса и имени не знал… Показать вам сообщение или поверите на слово? . .
— Не надо,— сдавленно пробормотал Лагунов.— Скажите, меня посадят?
— Озабочены судьбой, а хитрите,
— Вы больше моего знаете,
— Так сколько же всего было карабинов?
— Сто… То есть сто один,— поправился Лагунов.
— А тот, ствол которого растачивал Мулл?
— У него дуло внутри проржавело. Я выкинуть хотел, Мулл забрал, сказал, что ствол расточит, охотничье ружье выйдет. Двадцать восьмой калибр.
— Значит, уже сто два карабина?
— Да,
— Сто два?
— Да, я сказал ясно. .
— Вранье, гражданин Лагунов. Неужели вы не понимаете, что дело слишком серьезное, чтобы вам поверили под честное слово. Мы вместе уже подсчитывали. Получается, что вы буквально наскребли затребованное Муллой. А перед отъездом из Бийска отдали матери тысячу рублей. Она с гордостью рассказывала об этом на работе. Это что ж, манна небесная просыпалась?
Молчание длилось долго. Шатохин в упор смотрел на допрашиваемого, не торопил.
— Там, между ящиками, было еще шесть наганов…
— Вы и их продали?!
Было понятна: да, конечно же, продал.
От неожиданности такого признания Шатохин поднялся из-за стола, подошел к шустрому торговцу оружием. Лагунов опасливо, словцо боялся удара, отшатнулся.
— Там же, на Алтае?
— В Барнауле.
— Адреса! — Шатохин почти закричал. Взял тут же себя в руки.— Худо вам будет, гражданин Лагунов, если не сумеете назвать, кому продали.
— Я знаю. Я три сразу одному продал. Я запишу, — Лагунов потянулся к столу, торопливо, без спроса взял шариковую ручку, лист бумаги, принялся писать. Теперь для него не существовало вопроса: будет ему срок или нет, теперь он спешил облегчить свою участь.
— Вот,— подал лист Шатохину.
Слава богу,— Шатохин пробежал глазами запись,— наганы Лагунов продавал, кажется, не первым встречным, как было с собольими шкурками. Очевидно, заранее, с тех пор как узнал дедову тайну, и до весны, до отъезда в Неядоу, готовил рынок сбыта. Точный адрес назван лишь один, но у других обладателей наганов ориентиры основательные, разыскать труда не составит. Только бы не успели ощутить свое превосходство, всесилие свое над (Окружающими с наганами-то за пазухой. Обойтись должно. Времени мало минуло.
— Патронов сколько к наганам?
— По десятку… Там еще деньги были бумажные… Тех лет. Я их продал. По рублю за бумажку.
По сравнению с уже сказанным, это признание было мелочью. Оно лишь указывало, что сознаваться в истории с оружием Лагунову больше не в чем. Шатохин сел за стол.
— Скажите, Лагунов, о моторах. Вы к этому непричастщл, я знаю. Но впечатление сложилось, будто вам известно, кто украл. Ошибаюсь?
— Нет. Полукеев это. Ничтожный человечишка. Он запоями страдает. Чувствует заранее приближение, на пропой припасает. Я случайно подсмотрел, как он прячет. Тут мне уезжать скоро, а он с этими моторами. На меня же тени подозрения с отъездом не должно пасть. Ну и..
— Написали анонимку?
— Думал, вы заберете моторы и успокоитесь, особо копаться не будете… Хотел еще написать, назвать Полукеева. Не рискнул.
— Эх, Лагунов, Лагунов,— Шатохин вздохнул, откладывая ручку.— Удивляюсь. Вы же представляете где сидите, по какой причине. И вполне серьезно одариваете презрительными эпитетами других. «Ничтожный». Вы-то какой?
Лагунов сидел и глядел в одну точку. Вздрогнул, обернулся на скрип двери. В кабинет вошел начальник милиции майор Звонарев.
