Тир вздохнул. С того времени, как они приехали в Оньянку, где таккинов, и вообще лантийцев, было немного, такие разговоры повторялись нередко. Он сказал:
— Знаешь, не хочу тебя огорчать, но если бы кто-нибудь тебя сейчас слышал, он бы точно засмеялся.
— Посмотрел бы я на него!
— Он бы засмеялся про себя. Потому что говоришь ты много, и все девчоночьи пустяки. Такие разговоры не идут к твоему кинжалу и знаку Паальхарда.
Мирка и впрямь говорил иногда много.
— Кстати, я свой знак снял, — сообщил Тир.
— И ты сними.
— Это почему?
— Да чтобы нас не узнали, конечно! Я уверен, что ты опять затеешь с кем-нибудь склоку, и весь город скажет: «Ну вот, приехали эти Паальхарды, и сразу началось…»
— Какая еще склока? Если я проучу грубияна, как в той гнилой деревушке…
— Вот-вот, это оно и есть. А ведь до Лантиона далеко, а Елль — не наш город, и мы гости. Если, например, мне что-то не понравится, я просто не стану обращать внимания…
Мирка подумал и сказал:
— А почему это Елль — не наш город? Больше тридцати лет он под нами, и к тому же наша матушка…
— Так, а об этом здесь — никому ни слова, — оборвал его Тир. — Нас, конечно, узнают, но пусть это будет как можно позже.
— Кого ты здесь боишься, одиннадцатый меч Апаланта?
Тир попробовал отшутиться:
— Боюсь? Ну конечно — я ведь только одиннадцатый, есть еще и десятый, и девятый, и так до первого.
— Первый — это Альгрин, наш достойный братец. А есть еще Боэл — он, не помню — пятый или шестой… Остается восемь.
